Лайонел Шрайвер - Мир до и после дня рождения

Возможно, Лоренс испытал более сильное чувство, он даже не пытался скрыть, насколько шокирован.

— Ирина Галина! Ты чертовски хреново выглядишь.

Ирина посмотрела на свои руки с обгрызенными ногтями:

— Рэмси выглядит еще хуже.

— Ты вообще что-нибудь ешь?

Она и сама заметила, когда последний раз принимала душ, что ключицы стали выпирать сильнее, а кожа на животе повисла. В конце концов, она уже в таком возрасте, что этого не избежать.

— Я кое-что подъедаю за Рэмси. Он слишком слаб и мало ест. Но у меня нет аппетита доедать все подчистую.

— Ты такая тощая! Как ты будешь заботиться о нем, если не можешь позаботиться о себе?

Вечные проповеди.

— Я тебя уверяю, жалеть в этой ситуации надо не меня.

— Как он относится к болезни? Потому что если человек полон желания преодолеть…

— Его онколог говорит совсем другое. На результат не влияет, пессимист ли вы или оптимист.

Лоренс нахмурился. Он верил в силу воли, в значимость собственного бытия.

— Я ничего такого не слышал и не стал бы принимать мнение одного врача…

— Это все потому, что тебе просто не нравится эта мысль, — перебила его Ирина. — Но это не означает, что она неправильная. Пойми, сложно ожидать от человека, который находится почти в агонии, что он станет оживленно размахивать флагами, стараясь развеселить публику, как девушка из группы поддержки. Но все же Рэмси держится. Правда, он много спит.

— Каковы прогнозы?

Ирина пожала плечами:

— На этот вопрос нельзя дать четкий ответ. Не стоит верить всему, что говорят врачи; надо доверять лишь тому, что видишь. Видимо, всю зиму ему будут делать химиотерапию.

— Выпадение волос… боли, тошнота и все такое, верно?

— Верно.

— Полагаю, в снукер он играет нечасто.

— Представляешь, когда ему становится легче, он действительно играет. Говорит, что его это успокаивает. Пожалуй, впервые в жизни он играет для удовольствия — ради того, чтобы смотреть, как катятся шары и с треском сталкиваются друг с другом. И поскольку от его игры ничего не зависит, он больше не корит себя, когда находится не в форме.

Положение Рэмси было настолько сложным, что Ирина решила касаться в разговоре лишь своих собственных проблем.

— Скажи, как твой брак? — Во время переписки она исправила оплошность и поинтересовалась именем его избранницы.

— Все совсем по-другому. Не так, как было у нас с тобой. Более… бурно, если ты понимаешь, о чем я.

Она улыбнулась:

— Очень хорошо понимаю. Тебе это нравится? Или ты бы предпочел ту спокойную жизнь, как была у нас с тобой? Тихая. Размеренная. Невыраженная, сдерживаемая страсть. Это было не так уж плохо.

— Но совсем по-другому.

— Верно, но каждый человек должен сам для себя решить, что ему нравится.

Лоренс скривился:

— Я предпочитаю не оглядываться в прошлое.

— А я порой думаю о том, как все могло бы сложиться.

— Пустая трата времени.

— Возможно, — согласилась Ирина.

— Знаешь, по крайней мере… если произойдет самое страшное, ты будешь хорошо обеспечена.

В их переписке Ирина ловко избегала темы их с Рэмси финансового положения.

— Не совсем, — решилась признаться она. — Рэмси банкрот.

— Это же невозможно!

— Помнишь суммы счетов в ресторанах, которые он оплачивал, когда мы еще ужинали вчетвером? А теперь умножь их на несколько тысяч.

— Как же ты справляешься?

— С трудом. Большую часть сбережений я потратила на частных врачей. В последние шесть месяцев мне пришлось приостановить работу.

Лоренс не мог слышать о несчастьях, если не имел возможности помочь — он всегда был хорошим исполнителем, — и глаза его загорелись прежде, чем Ирина успела его остановить.

— Так давай я вам помогу! Я могу себе позволить выделить тебе тысяч десять, может, даже двадцать! Их не надо будет отдавать.

Она положила руку ему на плечо:

— Нет, я не могу их принять. Это очень трогательно, но Рэмси мне не позволит, да я и сама не смогу. Не беспокойся. Мне есть к кому обратиться.

Расставаясь, Ирина сказала:

— Может, этого не следует говорить, но иногда я по тебе скучаю. По твоей уверенности и стойкости. Это ведь не очень плохо, правда?

— Нет. — Он ответил слишком поспешно и легко. — Знаешь, я тоже иногда скучаю по тебе! По пирогу с ревенем и чили.

— Ты скучаешь по моей стряпне?

— Это же лучше, чем радоваться, что наконец избавился, верно? Конечно, мне не только этого не хватает, но, да, я скучаю по тому, как ты готовила. Тебя это не обижает? Ты из тех редких женщин, которые думают о людях. Я понял это совсем недавно, не все женщины такие, поверь.

Ирина шла вниз по Странд, переполняемая чувствами. Она-то все годы жила с уверенностью, что это Лоренс о ней заботится.

Говоря о том, что ей есть к кому обратиться, Ирина имела в виду человека, звонок которому откладывала и по сей день, хотя срок очередной выплаты за дом неумолимо приближался. Ирина медленно набирала номер — 7… 1… — звонок сорвался, и ей пришлось набирать снова.

— Мама? — Голос ее дрожал. — Это Ирина… Послушай, я знаю, последнее время у нас были разногласия, но Рэмси тяжело болен… Да, я предполагала, что она тебе рассказала. Но она не все знает, дело в том… что у нас серьезные материальные трудности… Мама, прошу, только не начинай твердить, что ты мне говорила, предупреждала и все такое, сейчас не время, мама!.. Дом все еще наш, но я не могу так поступить с Рэмси, только не сейчас, когда он так болен. Он очень любит свой дом. Я хотела спросить — машина все еще у тебя?.. Прости, мама, но я вынуждена попросить тебя ее продать.

К февралю все только и говорили о войне в Ираке, но Ирина боролась с другим вторжением, с оружием массового уничтожения более явным, чем арсенал Саддама Хусейна. Глядя на прикованного к постели Рэмси после сеанса химиотерапии, ей требовалось привлечь все свое мастерство художника, а также выдержку, чтобы угадывать в этом одутловатом лице черты, в которые она когда-то влюбилась. На его подбородке больше не росла щетина, как в те дни, когда она ушла к нему от Лоренса; кожа приобрела коричнево-желтый оттенок, и даже руки и ноги теперь не были покрыты волосами. Однако несколько белых клочков на голове помогали представить полную картину, которую она могла бы дорисовать по памяти несколькими штрихами карандаша. По прошествии месяцев она смотрела на него как на раскопанный археологами палеонтологический артефакт, например наскальный отпечаток птеродактиля. Когда он ослаб настолько, что не мог подняться, она научилась ловко управляться с судном, напоминая себе, что все мы состоим из крови, дерьма и мочи, но до поры можем скрывать этот факт за дверями ванной комнаты.

Возможно, самая страшная утрата, которую ей пришлось пережить, была на первый взгляд незначительной: тонкий аромат крем-брюле, который она с удовольствием вдыхала, уткнувшись ему в шею, облако запаха выпечки и заварного крема. Теперь казалось, что торт был помещен в духовку слишком высоко и сгорел. Лекарства въелись в кожу и источали зловоние, хотя, целуя его, она еще ощущала сладкий аромат, но он был уже не приятный, а отвратительный.