Лайонел Шрайвер - Мир до и после дня рождения

Одурманенный медикаментами, он все же помнил ее, но память подводила его, искажая многие вещи. Однажды на прошлой неделе он неожиданно вскочил с кровати, уверенный, что сможет за полчаса добраться в Уэмбли, потому что должен играть в турнире серии «Мастерс», иначе будет дисквалифицирован. (Несмотря на бредовые идеи, он удивительным образом угадывал настоящие события: в то время на северо-западе Лондона действительно проходил этот турнир. Ирина сделала вывод, что расписание матчей на год навсегда останется в мозгу Рэмси.) Этот день выбивался из чреды похожих один на другой. Глаза его не были подернуты белой пеленой, а вновь стали чистыми и прозрачными. Он был слаб, но сознание его было ясным, они могли говорить, а это было для нее невероятно ценно.

— Любовь моя, — произнес он, когда она присела на край его кровати. Рука была на ощупь как пергамент и покрыта пигментными пятнами. — Пока я еще могу говорить, я должен тебе кое-что сказать.

Она так любила его манеру говорить.

— Хорошо, но не переутомляйся.

Вопреки ее предостережениям Рэмси попытался сесть, и она стала поправлять подушки.

— Я ведь должен попросить у тебя прощения, лапочка.

— Ты имеешь в виду наши ссоры?

— Нет, на этот раз я не о ссорах. Я вел себя как страшный эгоист. В тот день, когда на мой день рождения я пригласил тебя в «Омен», мне надо было оплатить счет и отвезти тебя домой.

— И не целовать меня у бильярдного стола? Но это же одно из лучших воспоминаний в моей жизни!

— Я ревновал тебя к этому Заумному фанату, — продолжал Рэмси. — Ты не вела себя как шлюха, ты была очень хорошей женой. Я понимал, что ты мне с ним не изменяешь, но все равно ревновал. Я постоянно ощущал во рту этот металлический привкус, словно сосал монетку в пятьдесят пенсов.

— Но я ведь ради тебя бросила Лоренса. Разве этого было недостаточно?

— Тебе не надо было этого делать. Это была твоя ошибка. С ним тебе было бы лучше, тут не может быть других вариантов.

— Ерунда! Тебе лекарства совсем задурманили ум.

— Не перечь мне, женщина. Я не мог сказать тебе раньше, как эта мысль меня достала. Но тут есть и еще одна сторона…

Ирина пыталась протестовать, но Рэмси поднял руку. Сил у него становится все меньше, она должна его выслушать.

— Я скажу тебе правду. Я неудачник, лапочка. Я мог предложить тебе только свой член, хотя сам не понимаю, что ты в нем нашла. Сейчас он не привлекательнее разваренной сосиски на горке из картофельного пюре. Но хуже того, что я промотал все бабки. Мне нечего оставить тебе, кроме счетов и невыкупленного дома. Я не могу даже оставить тебе свои кубки за чемпионат мира. Ты была права, я опозорил тебя в Крусибле. 11.09 ты все говорила правильно, ты всегда была права. Но дело не только в выпивке, лапочка. Виноват не только «Реми». Просто я слишком сильно тебя любил, слишком сильно, поэтому и натворил столько ужасных вещей. То, что я увел тебя у «ботаника», было самым страшным грехом в моей никчемной жизни. А я ведь видел, что вы подходите друг другу, просто он зануда, но от него было больше пользы, чем от меня. Он помогал тебе с работой, а я ни черта не понимаю в детских книжках. И он умнее, милая, умнее меня во сто крат. Он всегда рассказывал анекдоты на политические темы, которых я не понимал. Он всегда хорошо ко мне относился, хвалил мою игру, всегда следил за статистикой, моими «сенчури» и все такое. И в благодарность я увел его женщину — женщину, которую он любил больше всего в жизни, даже если и не показывал этого. Нет, ты нужна была мне, и я получил тебя, потому что я эгоист. Если там, наверху, у ворот, меня ждет какой-то святой, первое, что он спросит: «Зачем ты соблазнил Ирину? Зачем ты увел ее, пьяница? Как ты мог разрушить жизнь такой прекрасной женщины?»

Силы покинули его, и он упал на подушки. Ирина вытерла пот с его лба и ложкой влила в рот немного воды.

— Послушай, тебе не кажется, что от меня тоже кое-что зависело?

— Нет, — уверенно ответил Рэмси. — Ни одна женщина не знает, что для нее лучше.

— Ах вот как? Теперь послушай меня, ладно?

Рэмси усмехнулся.

— Во-первых, забудь об этих воротах и святых, пока ты еще здесь. Но в одном ты прав: сейчас мы можем поговорить о том, о чем раньше было бы тяжело. Так вот, я заявляю тебе: от Лоренса не было больше пользы. Я никогда не отрицала, что Лоренс великолепно ко мне относился, я знаю, это тебя тяготило. Мне было бы намного легче, если бы он бил меня и оскорблял, тогда у меня был бы повод сбежать от него. Признаюсь, я не была благодарна ему в полной мере. Ты говоришь, что самым тяжким твоим грехом было то, что ты увел меня у Лоренса? Так вот, моим самым тяжким грехом было то, что я от него ушла. После нашего расставания я уже никогда не была прежней. Я больше не могла быть о себе хорошего мнения. Я любила Лоренса. Прости, тебе непросто это слушать, но я и сейчас люблю его, хотя тебе совсем не стоит ревновать. С другой стороны, если бы я не поцеловала тебя тогда у бильярдного стола, то моя жизнь лишилась бы самых счастливых моментов. Я сейчас говорю не о том одном поцелуе, а обо всех. В том, чтобы целоваться с тобой и заниматься сексом, было такое… Если ты думаешь, что меня привлекает в тебе лишь член, вспомни, как ты шел ко мне в Пурбек-Холле, в черном кожаном пиджаке… Видя, как ты отправляешь красный в лузу, слышать, как Клайв Эвертон говорит, что этот удар был просто поразительным… А как вы с Кеном Доэрти пели о снукере? А то выражение лица, что появилось на лице мамы, когда ты подарил ей машину? Ваши танцы с Чарли Паркером в «Плазе»… Это все стоило бы всего комплекта, как ты говоришь. Ссоры, одинокие ночи, внезапное осознание того, что у нас нет денег. Не уверена, что ради этого стоило ранить чувства Лоренса, но я скажу так: теперь я могу думать о себе не как о святой, а как об обычной женщине со своими недостатками. Это стоило даже того, что происходит со мной сейчас. Я не перестаю надеяться, что ты все выдержишь, любимый, даже если тебе предстоит еще более сложное лечение. Но даже если нет, я бы все равно поцеловала тебя в твой сорок седьмой день рождения. Даже если бы я знала все, что знаю сейчас, я бы прижалась к тебе и поцеловала тебя у бильярдного стола и охотно приняла бы все последствия, как хорошие, так и плохие.

Кажется, уже в середине ее монолога Рэмси провалился в сон.

В свете 11.09 все казалось глупым. Ужинать казалось глупым, покупать бумажные полотенца — глупым. Иллюстрации казались глупыми. Помнить, что по понедельникам сериал начинается в десять, казалось глупым, но они все равно помнили. Особенно тяжело было уделять время мелочам; чем незначительнее дело, тем сложнее его выполнить. Только одно не оставалось забыто, чему не позволено было засохнуть, как кусочкам еды под плитой, которые даже мыши не грызут, — это работа Лоренса. Раньше она казалась Ирине бесполезной и глупой, но не сейчас. Лоренсу было немного стыдно, что несколько лет назад он заявил в интервью, что «некоторым удается получить выгоду из свершившегося». Он в течение многих лет выбирал одну и ту же комбинацию и наконец выиграл. Терроризм уже не был надуманной побочной темой. Специализация Лоренса стала одной из главных в тот момент, когда рухнули башни-близнецы.