Лайонел Шрайвер - Мир до и после дня рождения

Хлоп-хлоп. Бумажника нет. Он выглядел так, как должен выглядеть совершенно незнакомый ей мужчина около пятидесяти.

С той же выводящей из себя апатией, с которой он победил Ронни О’Салливана, Рэмси шагал по проходу, чтобы опуститься на соседнее кресло. Положив длинные ноги на спинку сиденья напротив, он откинул голову. Ладонью накрыл ее руку, лежащую на разделявшем их подлокотнике. Кожа пальцев была сухой от мела. Рэмси закрыл глаза.

— Ну вот, — сказал он. — У тебя руки замерзли.

— Я забыла перчатки. — Она закинула ноги и уставилась в потолок.

Рэмси продолжал держать ее за руку, не сжимая при этом пальцы. Если бы она не знала его лучше, решила бы, что он читает про себя молитву.

— Ты прекрасна, — произнес он.

— Откуда ты знаешь? У тебя же глаза закрыты.

— Знаю.

— Я выгляжу ужасно. Извини. — Узел в животе немного ослаб. Она готовилась к лобовой атаке, проникновению языка в рот, но держаться сейчас за руки казалось правильнее. — Сегодня я не в лучшей форме, — произнесла Ирина.

— Вижу. Сразу увидел.

— Я сидела и думала, может, надо поспешить, чтобы успеть на последний поезд в Лондон. — В присутствии Рэмси ей всегда хотелось рассказать, о чем она думает. Чудачество из сентиментальных романов.

— Почему же ты не ушла?

— Мы бы не встретились. Я не смогла.

— А я могу. Хочешь, довезу тебя до вокзала.

— Я не уверена, что приняла правильное решение.

— Мне кажется, ты его так и не приняла.

— Приняла. Ведь я здесь, верно?

Рэмси открыл глаза и медленно повернул голову в ее сторону, не отрывая ее от спинки кресла, словно знал, что она не смогла открыто все рассказать мужчине, с которым, как предполагалось, ее связывало глубокое чувство.

— Все прошло очень плохо — разговор с ним?

— Не очень, в некотором смысле. И от этого все еще хуже.

— Он разозлился?

— Сначала нет. Потом уже, но он имеет право.

— Что он сказал, когда ты открыла ему, что это я?

— Думаю, больше открытку на Рождество тебе от него не получить, — произнесла Ирина.

— Мне будет его не хватать. Немного. — В голосе Рэмси была горечь. — Этого мистера Заумного фаната.

— Я никогда не испытывала таких чувств, — призналась она. — Я не мазохистка, но мне было бы легче, если бы он меня ударил. Сильно. Мне было бы легче.

— Похоже, он ударил тебя другим способом.

— Он убил меня, сказав, что обожает. Лоренс замечательный человек. Видимо, я об этом забыла. Все было бы проще, не будь он таким прекрасным человеком.

— Я тоже прекрасный человек, — многозначительно напомнил Рэмси.

— Знаю. Мне чертовски плохо, правда. Все так несправедливо. Нас так мало. Знаешь, я испытываю неловкость богатого человека. Кажусь себе слишком жадной. Другая женщина чувствовала бы себя просто обиженной, но я стараюсь взять на себя большую долю вины, чем, возможно, мне положено.

Она неожиданно склонила голову, прислонившись виском к его плечу. Белая рубашка оказалась влажной; видимо, в свете прожекторов было жарко. Словно стараясь успокоить пугливое животное, Рэмси обвил ее рукой и прижал голову к своей шее. Затем он замер, будто желая дать передышку нервной лошади, позволяя привыкнуть к навалившемуся на нее весу, прежде чем положить сверху седло.

— Звучит, конечно, глупо, — пробормотала Ирина в расстегнутый ворот, — но я люблю его. — Она должна кому-то в этом признаться, пусть и самому неподходящему человеку.

— Я знаю, — сказал Рэмси, и она поразилась тому, что не один мускул его не дрогнул, он воспринял это мужественно, как пулю, предназначавшуюся президенту.

— Мне понравилось смотреть, как ты играешь, — прошептала она. — Так приятно, что ты победил.

— А мне нет.

— Но тебе не может быть неприятно побеждать.

Рэмси ухмыльнулся:

— Ты чертовски чувствительна.

— А ты чертовски ловко все проделал. Просто разгромил О’Салливана.

— Его несложно просчитать, — сказал Рэмси и опять закрыл глаза.

— Значит, он похож на тебя.

— На меня. В прошлом.

— Тебе было непросто. Играть так осторожно.

— Ронни прошел мимо меня на конференцию и пронзил меня взглядом, словно кинжал всадил. Сказал, что я играл как старушка.

Воздух наполнился обычной послематчевой болтовней, словно эти двое были заняты «разбором полетов». Не сказать, что это было привычно. Но легко.

Подкативший к входу белый лимузин вернул Ирину во времена детства, когда в ее семье действовал близкий О’Салливану принцип «все или ничего». Уроки матери денег не приносили, единственным источником доходов были концерты отца. Когда похожая белая громадина подплывала к их старому дому в Верхнем Вест-Сайде, чтобы отвезти отца в аэропорт к пяти утра, она печально смотрела в окно, досадуя, что еще слишком рано и никто из друзей не видит этого великолепия. Став старше, она разделяла сетования матери по поводу того, что на студии могли бы вызвать отцу такси, а остаток выделенных на транспортные расходы средств вписать в чек, что очень помогло бы им оплатить аренду в следующем месяце. Лимузин, по сути, ничем не отличался от обычного автомобиля, у него были проблемы с маневренностью и преодолением поворотов; если богатство дает подобные преимущества, то оно не так уж и важно. Ирина ничего не могла с собой поделать, но ей была приятна шумиха вокруг Рэмси, однако она не испытывала желания поддаваться этому впечатлению.

Будто пытаясь продемонстрировать другие преимущества богатства, лимузин проехал полмили вдоль побережья и остановился у отеля «Ройял Бат». Ирина с грустью смотрела на белый песок на пляже, переливавшийся при ярком лунном свете, что было видно даже сквозь тонированные стекла автомобиля. Насколько более романтично было бы прогуляться, взявшись за руки, по берегу залива. Но Рэмси предпочитал находиться в отдалении от суетной толпы и приветствовал все проявления роскоши.

Испытывающая дискомфорт в стильных, современных интерьерах дома Рэмси, Ирина порадовалась выбору гостиницы: она была старой. Белый и сверкающий, как пляж, отель принадлежал ушедшей эпохе купальных костюмов до колен и зонтиков и казался одним из тех заведений, где всегда уместно подавать чай. Впрочем, вечер не вполне располагал к чаепитию.

Сотрудники отеля кинулись наперебой поздравлять Рэмси с победой над О’Салливаном, тщетно пытались предложить понести футляр с кием. К людям, недостойным прикасаться к его святыням, относилась и Ирина. Дениз, несомненно, играла другую роль в их отношениях.

Рэмси провел ее в огромный номер люкс на последнем этаже, выходящий окнами на залив. Оглядев помещение, она провела рукой по шелковым кисточкам на подхватах штор, подошла к столику красного дерева с изображением райских птиц с лежащей на нем поздравительной открыткой.