Стефан Андерс - Избранные новеллы

Я пытался прервать его пьяную болтовню, но мне это не удалось. Я видел, как он медленно, с кряхтением распрямился, держа перед грудью совсем даже не тяжелое для нормального человека стальное тело мотора. Дрожа всем телом, он поднял его — «тоже мне нагрузка» — над головой, короткими шажками подбежал поближе и с резким смешком наконец-то швырнул его в бельевую корзину, на разложенный там инструмент. «Выковырял — выцарапал — вы… вы… чего вы?..» — кричал он, глядя на меня победоносным взором.

«Цыц! — зашипел на него я, прижал палец к губам и указал на дверь. А потом, понизив голос: — Все пошло псу под хвост!» «Что? Почему? — пробормотал он, явно прочувствовав мои слова и растерявшись, потом обвел кухню пустым взглядом, и я понял, что он больше не знает, где находится. — Псу под хвост, говоришь? А как же иначе? Что я еще мог сделать? Вступить на крестный путь? Возносить жалобы? Я? Жаловаться? На машины? Воздушные машины — постельные машины — колбасные машины!» Потом, без всякого перехода, он рявкнул, запрокинув голову и обращаясь к потолочным балкам, где груши электрических ламп крест-накрест разбрасывали тени по всей кухне — на печь и на столы, на до блеска начищенные горшки и кастрюли, словно все как есть предметы надлежало пометить и зарегистрировать сейчас и навсегда. А что он выкрикивал в воздух, понять было трудно. Немного погодя он, с гаечным ключом в руке, продекламировал: «Тот, кто однажды нагую Диану…»

Тут кухонная дверь с грохотом распахнулась, в кухню ворвались черные тени. Я даже удивился, что это не произошло раньше. Я спасся за свой стол и попробовал вытянуться по стойке смирно, поднял подбородок, но не поднял глаз — просто не смог. Поэтому я видел только сапоги, которые поначалу обступили нас полукругом, потом же, словно им трудно было отрываться от пола, приблизились на полшажка, и еще на полшажка, хотя и не все сразу, и как полукруг стал сжиматься все тесней и тесней — все!

«Что здесь происходит?» — взревел один голос, я, собственно, разобрал лишь последнее слово, ибо оно подобно раздвижной трубе подъехало к нам. Все предметы на кухне, исчерченные черными тенями балок, словно пригнулись. Вокруг меня зазияла пустота, как разинутый рот. А потом, я и впрямь это слышал, зазвучал голос моего напарника: «Ах, мои лапочки, вернулись наконец! Вы случайно не знаете, кто такой Данте? Пардон, я хотел спросить, не знаете ли вы его Беа-Петрарку?» Я мог теперь хорошо себе представить, каким голосом в свои лучшие времена обращался мой напарник к свидетелю, которого рассматривал как свою добычу.

Некоторые из сапог отступили на полшажка, другие, напротив, придвинулись ближе, потом носки сапог стали поворачиваться друг к другу, словно желая поглядеть друг на друга и кое о чем расспросить. Но тут дверь кухни еще раз ударила о, судя по всему, полые стойки дверного косяка, и это прозвучало как удар грома. А после этого торопливый голос что-то сообщил. Я мог разобрать только: «Тревога!», потом: «Воздушная тревога!», потом: «Затемнение!» И дикие неразборчивые выкрики: «Свинство», «Саботаж!», еще я успел разобрать: «Мы с вами посчитаемся!..», «Собаки!», «Мы вам еще покажем!» — обрывки фраз, вырывающиеся из их глоток, скакали по комнате и шипели, как петарды. Сапоги подпрыгивали, перемещались по комнате, разворачивались, исчезали. И снова грохнула дверь, и свет погас, наконец-то погас. Стало темно, как в аду, но теперь мне больше не надо было опускать глаза, теперь я мог устремить их куда захочу.

— Эй ты, — прошептал я, — где ты есть?

И он немедленно отозвался с улыбкой, я слышал по его голосу, что с улыбкой, потому что голос у него покачивался:

— Внутри прохладного и жидкого кристалла. Но смуглую пастушку увидав, когда та покрывало поднимает с волос своих…

Я в ответ сказал что-то типа: «Заткнись!» и ощупью стал продвигаться к нему, тут вдруг между нами возник луч света из его фонарика. Меня так напугала эта неожиданная вспышка, что я ударил по этому фонарику и закричал: «Ты что, рехнулся!? Гаси свет! Ты что, не слышишь, там, на небе!?» Мне припомнился гул, который я уловил с полчаса тому назад. Он направил конус света на бельевую корзину — как меч, в его движении было много от театрального смирения пьяницы, но было и что-то другое, вот только я не умею это выразить в словах. Он начал бормотать что-то непонятное, но вдруг четким и холодным голосом произнес: «Конец!»

Что — то щелкнуло, это он выключил свой фонарик, снова вернулась ночь и обступила нас как некое физическое тело, как черное покрывало. Я поискал глазами в темноте: серый квадрат не дальше чем в десяти шагах от меня, окно! Надо спасаться бегством, объяснил я ему, но в ответ услышал: нет и нет, все уже решено. И он больше палец о палец не ударит, ради этого — палец о палец. Еще несколько раз он повторил, что теперь ему на все наплевать. «Как ты со мной, так и я с тобой!» — добавил он, и я подумал, что он, конечно же, обращается ко мне, но из дальнейших его слов я уразумел, что он беседует со Вселенной.

Я ощупью достиг окна, открыл его, выбрался наружу и пополз дальше на четвереньках. Когда глаза мои освоились с темнотой, я обнаружил, что ползаю по какому-то подобию огорода. Поблизости возвышалось нечто, напоминающее богатырский курган, гигантская гора компоста, как я смог определить. Про своего напарника я на тот момент вообще забыл. Гудение в небе раздирало мои нервы. Я вспомнил свою жену. Снова увидел, как в своем родном городке она бежит вниз по бесконечно длинной Хольцштрассе, слева — железнодорожная насыпь, справа — казармы, наверху — летчики, а потом, уже в больнице, она сумела все рассказать дочери, чтобы та рассказала мне: история про охоту на лису при отсутствии самой лисы, прыгающие тела людей, в воздухе штурмовики, рев моторов, выстрелы. Компостная куча располагалась примерно метрах в пятидесяти от кухонных помещений. Я прижался к тому ее склону, который смотрел в сторону от кухни, я зарылся головой в мягкую зловонную массу: остатки еды, бумага, банки и земля тоже.

Нет и нет, про своего партнера я не вспоминал, да и про жену, пожалуй, лишь потому, что ее бег наперегонки со смертью должен был послужить мне предостережением. Я превратился в зверя, я стал тараканом, который, если его спугнуть, прячется в грязи и отбросах. Я ничего не слышал, кроме этого гудения; зажав глаза, я смотрел, как этот монотонный и назойливый звук подобно аркану свисал из тьмы, но тут я услышал пронзительный смех, из которого несколько раз было вышвырнуто во тьму слово «водка». Я подскочил, я подполз к самому краю кучи и увидел то, чего и боялся все время: из кухонных окон наружу выбивался свет — четырехугольными полотнищами. Возможно, захмелевший искал свою бутылку, не нашел карманный фонарик, а потому включил весь верхний свет. Я ощущал над собой засасывающий звук, сверление, движения лопаты, свист, и едва я снова упрятал голову в компостную кучу, раздался грохот и земля подпрыгнула. Меня оглушило, шум вторгся в меня, как несоразмерно большая пробка, после чего подобно запалу растворился в тишине. Одновременно меня засыпало, приподняло, обернуло — именно этой тишиной, — стиснувшей мою голову и грудь до такой степени, что я едва не задохнулся.