Жеральдин Бегбедер - Спонсоры. Нет проблем, или Небольшие трансбалканские хроники из страны спонсоров

— Я не желаю подыхать в этой говеной стране! Понимаешь?

Киваю. Понимаю, конечно, голова и у меня после вчерашних излишеств раскалывается, во рту помойка, да, ты прав, это просто ужас — труп в канаве, но перестань кричать, ради бога, перестань, я глохну, и вообще ни к чему психовать, если тебе кажется, будто это что-то изменит… Не договорив, машу рукой, сербский жест покорности судьбе: что, дескать, тут поделаешь — Переходный Период!.. Иду за долипраном и в коридоре, по дороге в ванную, встречаю Владана, глаза у него вытаращены: этот ублюдок Казнич подает в этот ублюдочный суд за диффамацию! Говорит, он в деле о незаконной продаже земель ни при чем и я его оклеветал, вот подонок!

Глотаю одну за другой две таблетки долипрана и сажусь на толчок — надо собраться с мыслями. Весь этот цирк начинает действовать мне на нервы. Что и говорить, пост-коммунистическая эпоха не лучшим образом отражается на человеческих отношениях: процветает жестокость. Во всяком случае, если взять доступную наблюдению область. Сербский народ вообще достаточно воинственный, тут всегда готовы разгореться этнические войны из-за клочка земли, тут часть сербского населения, склонная к национализму, не соглашается на независимость Косово и изобретает все более идиотские причины для того, чтобы ни в коем случае не уступить Албании три камушка и несколько ветхих монастырей, не уступить, ну хотя бы под предлогом того, что отечество тогда перестанет быть собой, а наша цель — Великая Сербия… Пытаюсь найти смягчающие обстоятельства, увидеть причину такого скудоумия в замкнутости из-за эмбарго, в диктатуре Милошевича и даже в коммунизме, но никакой уверенности в том что это и впрямь смягчающие обстоятельства у меня нет. Да и нельзя же обвинять во всем один только коммунизм!

К своему огромному удивлению, замечаю, что во мне растет и ширится нечто вроде отторжения некоторых сербов. Кроме того, я очень настороженно отношусь к тщательно отработанным речам моих братьев по крови насчет их взглядов на события времен войны и их толкованию Истории. Пусть это от меня совсем и не зависит, наша чета из-за этого оказывается под угрозой, и я прекрасно ощущаю, что мой спутник смотрит на меня с недавних пор как-то странно, отчужденно и даже с подозрением. Словно бы часть меня совершенно ему непонятна или я вхожу, на его взгляд, в орду первобытных людей, от которых наполовину произошла. Ну и если это только не одна из форм острой паранойи, я чувствую между нами напряг, и он развивается, пусть пока и неявно.

Теперь я для него уже не молодая француженка из Сен-Жермен-де-Пре, а сербка из Белграда, хотя я-то сама ощущаю себя все более и более француженкой и все менее и менее сербкой! Короче, ух до чего же это все-таки сложно — жить вместе вот так. И ко всему еще, Ален совсем не знает языка, ничего не понимает, что уже само по себе достаточная помеха, а из-за моих довольно приблизительных переводов, туманных и неясных, он чувствует себя еще более ущемленным. И это сказывается на наших отношениях. М-да, не хватает только начать ссориться, не хватает только, чтобы я, вспылив, поднялась на защиту «мужественного и отважного народа», который мне самой уже жутко действует на нервы.

В любом более или менее прилично выстроенном сценарии неизбежна эволюция главных действующих лиц либо в сторону позитива, либо в сторону негатива. В жизни нередко происходит то же самое. Управлять эволюцией персонажей, а особенно их чувств, трудно. На мгновение опечаливаюсь от этой мысли. Я нисколечко не хочу, чтобы Ален отдалился от меня из-за этого сербского вояжа. Наши отношения всегда были гармоничными — и любовными. Мы не переживали кризисов, а такое для нашего времени не характерно. Ну ладно, мы и впрямь сейчас реже занимаемся любовью, но у нас ведь уже не самое начало страсти, и я вовсе не отлыниваю от постели. С годами это может случаться реже, с годами ушло исступление, зато наслаждение теперь более глубокое. Еще немножко подумав о наслаждении, которое мы дарим друг другу, решаю действовать безотлагательно, не давая ситуации рушиться еще и в этом плане. Спускаю воду и выхожу из туалета.

В коридоре второго этажа надрывается домофон. Рабочий-серб, беженец из Боснии, идет чинить кровлю. С ним реставратор мебели — тоже один из шпионов Владана, засланных в «банду сволочей»: те сбывают антиквариат, скорее всего украденный у бывших владельцев. Вспоминаю в связи с этим, что мы так и не забрали у Центра очистки культуры от загрязнений кое-какую мебель, переходившую в нашей семье из поколения в поколение, в том числе очень красивый комод, который Зорка стибрила под шумок во время большой дележки, выдвинув в качестве аргумента следующий: приятнее быть обворованным не кем-то чужим, а кем-то знакомым.

Ладно, как бы там ни было, Владан пригласил к себе сегодня антикризисный комитет, то бишь нескольких самых активных членов Лиги, и этот ее славный костяк, собравшийся в гостиной, испереживался уже просто весь. Костяк составляют тщедушный мужичок с хвостиком и в круглых очках, какие носили последователи хиппи в 70-х, — его называют либо Хвост, либо Музикус: в ожидании, пока ему вернут его рудники, он худо-бедно выживает, играя на кларнете в никому не известной группе; в придачу к нему молодой парень, с которым мы разговаривали на митинге, бывший владелец семейных сталелитейных заводов и целого квартала недвижимости: после того как его кинули с этой самой недвижимостью, бедняга не слезает с колес — все никак не опомнится после истории с квартирой, которую его семья во время войны продала каким-то жуликам… Ничего себе продала: эти бедолаги не получили ни гроша и ютятся теперь вшестером в тринадцатиметровой конурке социального жилья на окраине Нового Белграда!.. Да, а третья выдающаяся фигура комитета — тучная особа, как две капли воды похожая на Аниту Экберг. Особе хорошо за шестьдесят, вроде бы она тут самая крутая, чем владеет ее семейство, я припомнить не в состоянии, помню только, что бабла оно приносит немерено. Подозреваю, что эта пергидрольная блондинка, Владан зовет ее Сисястая, тайно в дядю влюблена, последний раз подозрение подтвердилось во время нашего митинга протеста перед пиццерией: тогда я заметила, как она пожирает его глазами, хлопая приклеенными ресницами. А еще раньше, когда дядя разыгрывал в очередной раз сценку «я на грани самоубийства», я видела, как он на кухне уткнулся лицом в ее обширный бюст и она гладила его по голове, бормоча что-то успокаивающее… Для меня оно звучало как детская считалка или нечто вроде. Все-все-все, не будем отвлекаться.

Короче, дядя Владан намеревается провести в Центре очистки культуры от загрязнений пресс-конференцию, чтобы дать бесчестному Казничу достойный ответ через средства массовой информации, причем, думается, как раз в то самое время, когда мы будем давать интервью для КГБ Снежане.