Эндрю О'Хоган - Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро

— Любая мимика сексуальна.

— Хорошо. Мы к этому еще вернемся.

— Доктор Крис, почему бы вам просто не показать то, что вы хотели показать? Вы ведь для этого достали книгу. Зачем вы томите и себя, и меня?

— Сдается, вы сегодня чем-то рассержены, Мэрилин.

— Сдается, вы тоже.

Я лизнул Мэрилин руку и терся об нее носом, пока меня не шлепнули. Тогда я окинул взглядом книжный шкаф и поразился, какой самонадеянностью веет от его содержимого. Стоявший на полке Будда улыбался печальному повороту, который приняла история. Мне всегда было трудно принимать Будду всерьез: его простое жирное лицо, кажется, выражает неизменный восторг перед перспективой вечности.

Доктор Крис раскрыла книгу, снятую с полки, — переплетенный сборник научных трудов Американской психоаналитической ассоциации. Выглядел он очень внушительным и тяжелым. Доктор Крис положила раскрытый том перед моей хозяйкой, и я успел заметить имя автора статьи: Эрнст Крис — и год публикации: 1956. Чувство, которое Мэрилин испытала в тот момент, передалось мне через ее руки — довольно приятная, даже освобождающая уверенность в том, что доктор Крис хочет подорвать ее самооценку. Мэрилин уже давно рассказала доктору Крис историю своей жизни, и той удалось выпытать ее самые сокровенные, потаенные страхи — она обращалась с Мэрилин как с травмированным ребенком. Теперь же лечение пошло по другому курсу: моей хозяйке предстояло выдержать несколько ударов по собственному «личному мифу». Впрочем, она была не прочь его подорвать: зимой Мэрилин исчерпала запас прежних радостей и больше всего мечтала освободиться от старого «я». Несколько месяцев назад ее мысли начали менять оттенок, как будто менялось ее внутреннее время года. Она стала принимать больше успокоительных и вела себя так, словно хотела перехитрить свои прежние ожидания. Она бросала старых друзей и примеривала новый образ: верно, Мэрилин играла серьезную актрису, и то была самая важная роль в ее жизни. Из-за этого она постоянно балансировала на грани помешательства, манипулировала реальностью, пытаясь соответствовать требованиям некоего страшного, непостижимого идеала. Я наблюдал за ней и видел, как по ночам ее душат слезы и приступы паники. И я стал замечать в хозяйке новую железную веру в то, что все должно измениться — или закончиться раз навсегда.

— Карикатура — способ потешить себя и других, — сказала доктор Крис. — Но она может воплощать отрицание или искажение своего истинного «я». Вероятно, Анна Кристи надеется, что мужчины скажут ей, кто она на самом деле. Вероятно, ей недостаточно быть просто женой и дочерью.

— Умно, — сказала Мэрилин.

— Люди так устроены. И женщины, и дети. Мы часто надеемся на мужчин, а потом злимся, что так на них полагались.

— Это проблема Анны?

— Возможно. Но не ваша ли?

Я поднял глаза на Мэрилин, а она немного подалась к столу и задумчиво вздохнула. «Давай, скажи! — велел я. — Не успокоюсь, пока ты не скажешь. Вперед, не бойся. Как твой единственный пес, я требую, чтобы ты подала голос». Мэрилин улыбнулась.

— Может, это и ваша проблема, доктор Крис.

Умничка!

И что же сделала аналитик, дочь великого педиатра Оскара Рие, подруга детства Анны Фрейд и пациентка самого Фрейда, что сделала она в ответ на замечание моей хозяйки? Поправила карандаши в стакане, подошла к окну, приподняла деревянные жалюзи и переложила индийскую подушечку с одного края дивана на другой. Затем повернулась к нам с безмятежной улыбкой на устах и стала цитировать книгу, что лежала раскрытой на ее письменном столе.

— «Начать хотелось бы с одного конкретного случая из моей практики», — прочитала она.

Мэрилин незаметно стиснула меня в руках. Люди часто поступают так со своими животными: обнимают их, хотя на самом деле обнимают самих себя.

— «Речь пойдет о небольшой группе людей, — продолжала доктор Крис, — чей биографический образ собственного «я» представляет собой особенно тугой узел и включает все периоды жизни, начиная с раннего детства. Личная история — не только существенная часть их представлений о себе, что вполне предсказуемо, но и ценная собственность, которой они очень дорожат».

Мэрилин встала, посадила меня в кресло, а сама взяла со стола черный парик и очки. Доктор Крис с напором продолжила:

— «Подобная привязанность означает, что их автобиографический образ формируется под влиянием важных и бережно хранимых детских фантазий».

— Джон Хьюстон снимает фильм про Фрейда, — сказала моя хозяйка, надевая пальто. — Он хочет взять меня на роль Сесилии, прототипом которой стала Анна О. Как по-вашему, стоит попробовать?

— Нет, не стоит, — без промедлений ответила доктор Крис. — Ужасная затея, выбросьте ее из головы.

— Убедительный аргумент [24] В итоге моя хозяйка на уговоры не поддалась, и на роль Сесилии взяли Сюзанну Йорк. Жан Поль Сартр, написавший первоначальный сценарий, был очень увлечен Мэрилин. Ни он, ни она желаемого не получили. Вот вам и «Дороги свободы». — Примеч. авт. .

К тому времени доктор Крис уже вернулась к столу. Она подняла глаза от книги.

— Хотите закончить пораньше?

— Да, мне еще работать.

— Хорошо, Мэрилин. — Она продолжила читать вслух из книги: — «Образ жизни пациента лучше всего рассматривать как частичное воспроизведение подавляемых детских фантазий, нашедших пристанище в его автобиографических конструктах».

— «Пристанище» — хорошо сказано, — проговорила Мэрилин.

Мы вышли в вестибюль, и, пока ждали лифт, нас окатило внезапным холодом из парка. Завтра вернется снег. Мне захотелось очутиться в Нью-Йорке задолго до появления зданий, машин, современных художников и дорогих мозгоправов, во времена голландских монет и одиноких кораблей в порту. Мэрилин беззвучно произнесла еще несколько строчек из монолога, промокнула платком глаза и засмеялась. Она сунула меня под пальто, и мы стали ждать лифт, а в кабинете доктора Крис уже заиграла музыка.

Если приключения — это стихия бродяги, то движение — его кислород. В тот день я носился, прыгал, катался по земле, стоял на задних лапках, гавкал до хрипоты и бегал до полусмерти за нищими, такси и дирижаблями с надписью «Эссо». Днем я занимался поисками новых глаголов, пока актеры на Сорок четвертой улице приглаживали волосы и мечтали стать Марлоном Брандо. Об актерах можно сказать многое: они показывают людям их истинную сущность, но мало кому действительно под силу эта задача. Я помню картинку: миссис Хиггенс на кухне Чарльстона ставит колокольчики в желтую вазу. Всякий раз, думая об актерском гении, я представляю себе эти цветы: колокольчики были вполне настоящими, даже мокрыми от росы, но в том доме они будто бы ждали часа, когда превратятся в искусство, а на это уходили недели. Наконец краска на полотне просыхала, а от самих колокольчиков уже ничего не оставалось. Так и молодым актерам для создания чего-то постоянного и вечного приходится жертвовать всем, что у них есть.