Эндрю О'Хоган - Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро

— И что сказали?

— Говорят, его зовут мистер Гиффорд. Он якобы хотел связаться с дочерью.

На улицах горели огни, и тени деревьев проносились по салону автомобиля.

— Может, это розыгрыш, Уайти?

— А ты не попросила вас соединить?

— Пока нет. Не смогла. Но я взяла номер.

Я положил голову ей на руки: Мэрилин дышала быстро, с напускной храбростью, готовая ко всему, готовая сразиться с целым миром.

— Знаешь, я постоянно забываю, что я чья-то дочь, — сказала она.

— Напрасно, милая, — ответил Уайти. — Это важно, нельзя о таком забывать.

— Я соврала своему нью-йоркскому психоаналитику. Сказала, что мой отец умер.

— Нельзя о таком забывать, — повторил Уайти.

Мы приехали на вечеринку примерно к одиннадцати — опоздали на ужин, зато успели на самые лакомые остатки. В любом случае это был фуршет — фуршеты милы собачьему сердцу, — и появление Мэрилин не вызвало никакого переполоха. Ким Новак крикнула «Привет!» и кокетливо нам помахала. У Лоуфорда был нелепый, театральный, насквозь английский способ здороваться со старыми друзьями: как будто он весь вечер ждал только тебя одного. Он научился этому трюку у отца, сэра Сидни Лоуфорда, — как излучать неподдельный личный интерес к человеку, не испытывая к нему даже намека на теплые чувства. Говорят, мама Питера первые десять лет наряжала сына в девчачьи платья, что многое объясняет и даже позволяет ему посочувствовать. В жизни Питер главным образом изощрялся в постановке социальных мизансцен и увлеченно возглавлял действие, наслаждаясь при этом своей полной отстраненностью от происходящего.

Он просиял и взял Мэрилин за руку. Кто-то дал ей бокал шампанского, и я с восхищением уставился на Лоуфорда. В «Сыне Лесси» у него была великолепная роль — пилота ВВС Великобритании, которого в норвежских снегах спас пес. Глаза собаки излучали странное сияние экзистенциалистского мышления Мартина Хайдеггера. Она жила сегодняшним днем, не зная, чью сторону занимает, но Лоуфорд сумел втереться в доверие и убедил обрести свободу, отбросив здравый смысл и мораль. Полагаю, это не самая типичная трактовка фильма, но Лоуфорд наверняка бы с нею согласился, судя по тому, как радостно, точно старого знакомца, он выхватил меня из рук Мэрилин.

— Господи! — воскликнул он. — Ты привезла собаку! Это же подарок Фрэнка?

Вообще-то мы с Лоуфордом уже встречались, и не раз. Но в беседе он обычно притворялся ничего не знающим и ничего не помнящим — чтобы хоть о чем-то спрашивать. Так он демонстрировал остальным свою принадлежность к высшему обществу.

— Да, его зовут Маф.

— Маф?

— Ага. Мафия.

Красивое лицо Лоуфорда сморщилось.

— Привет, Чудо-малыш! — сказал он. — Я знаю трех человек, которые по уши влюбились бы в этого малого.

Мэрилин рассмеялась, повела головой и стала зачарованно, точно во сне, протягивать руку людям — демократам и финансистам, — стремительно плавающим вокруг нее.

На ступеньках сидели трое детей в пижамах. У них была одна миска с попкорном на троих, и они уже начинали клевать носом.

— Хочу! Хочу! — завопил Кристофер, самый старший. Он быстро пополз по ковру и попытался схватить меня за уши.

— Нет, мне, папочка! Мне! — крикнула Сидни.

— Я не буду целовать его после тебя! Папа, у Сидни вши!

— Бабака, — сказала младшенькая Виктория.

Собаки любят детей: нам нравится их незамутненный нарциссизм, — а вот дети далеко не всегда любят собак. Им приятна наша внешность, какие мы хорошенькие, пушистенькие и преданные, но для них мы всегда вымысел, даже когда они чувствуют мокрые прикосновения наших языков на своих смеющихся лицах. Разумеется, мы не более преданны, чем они — невинны, однако собаки прикладывают все усилия, чтобы оправдать ожидания маленьких человечков, для которых мы всего лишь пушистые комки доброты и простодушия, забавные сказочные существа, мультяшные смеси текстуры и цвета, которым для счастья нужна одна ласка. В Голливуде меня поразило одно открытие: собаки соответствуют этому описанию даже в меньшей степени, чем люди, но кто станет спорить с ищущими чуда детскими глазами, даже если в довесок к этим глазам идут тычки, рывки и прочие вольности?

— Это Чудо-малыш, собачка Мэрилин, — сказал Лоуфорд детям.

— Бабака Мемелин, — сказала младшая.

Кристофер взял меня на руки и стал укачивать.

— Клементина, Клементина, дорога-ая Клементина! — запел он голосом деревенского мальчишки. На голове у него красовался вихор размером с Нью-Гэмпшир.

— Давайте выкрасим его в синий! — предложила Сидни.

— Ты пес Хакльберри!

— Ёс Акбсли, — сказала Виктория.

— Давайте выкрасим его в синий!

Меня стали водить по лестнице на задних лапках, при этом Кристофер во всю мочь вопил строчки из последней серии любимого мультика.

— Щетки! Щетки-чесотки! Кто хочет купить у нас щетки?

— Давайте отправим его в космос, — предложила Сидни.

— Восмос, — сказала младшая.

— В шлеме!

— Такой пойдет? — спросил Кристофер, напяливая мне на голову пластиковый стаканчик.

Тем временем мистер Лоуфорд разговаривал с охранником. Он обернулся и вновь натянул широкую улыбку.

— Вы только посмотрите на ребятишек! — сказал он. — Какая прелесть!

Я с вымокшей головой лежал в корзинке сплетенных маленьких ручонок. Подняв глаза, я уставился на Питера и вспомнил, что этот человек видел и трогал Лесей.

— Мистер Лоуфорд, — сказал я, — как по-вашему, возможность Бытия определяется принятием идеи Смерти? Ну, то есть правда ли, что весь жизненный опыт — это аспект Времени?

— Перестань, Кристофер. Бедный песик сейчас охрипнет от лая. Пусти его. Пора спать.

— Но, папа, ему же весело!

— Я сказал — хватит, Кристофер.

Мистер Лоуфорд выпустил меня на свободу, и старшие дети обиженно заканючили. Младшая молча жевала рукав. Лоуфорд нахмурился, как клоун, словно решение причиняло ему больше боли, чем им самим, а дети побежали наверх, хихикая и выглядывая из-за перил.

Туфли на вечеринке были сплошь унылые — босоножки без задников. Куда ни глянь, всюду либо они, либо золотые сандалии «Д'Антонио» в сеточку. Мужчины из мира кинематографа пришли как один в белых туфлях. Гарвардцы были в черных оксфордах со шнурками одинаковой длины. Я бродил среди фланели и жатки летних оттенков, покуда не наткнулся на туфли президента — оксфорды, разумеется. Очень блестящие.

Мне бы хотелось сказать, что между Мэрилин и Кеннеди состоялся серьезный исторический разговор, но нет, ничего такого не случилось, хотя в какой-то момент по их виду можно было предположить, что вот-вот случится. На несколько стремительных минут они целиком отдались игре; при этом складывалось впечатление, что происходит нечто очень важное. Нет, они не могли быть просто мужчиной и женщиной, которые случайно встретились на вечеринке и перекинулись парой фраз: их разговор был встречей сокровенных фантазий, породивших новые сокровенные фантазии, и мне он показался весьма драматичным — только разворачивалась эта драма под поверхностью, а не у всех на виду. Кеннеди пил виски с содовой. Он сидел в красивом имсовском кресле, подложив под спину подушку, и если хотел что-нибудь подчеркнуть, стучал подошвой ботинка по ножке. Мэрилин устроилась на специальной скамеечке для ног, которая прилагалась к креслу, а я примостился у нее в ногах. Она гладила мою шерстку чуть дрожащими руками.