Сергей Самарин - Крушение

В полдень колокольчик напоминает нам о геройском долге; на мокром дворе вот-вот продолжится строевая подготовка.

Алые эполеты, украшенные императорским вензелем, вышитым серебряной нитью, выровнялись в почти идеальную бесконечную прямую.

— Вольно!

Руки скрещены за спиной, правую ногу — вперёд, но каблук должен находиться ровно на высоте левой лодыжки: столь филигранное движение без шероховатостей выполнить непросто.

— Смирно!

Мы не перестанем любить безжалостную отточенность строевых упражнений. Но эрцгерцог опаздывает, под солнцем в зените блестят носы наших яростно навощённых башмаков, и молодой генерал, который ходит взад-вперёд вдоль наших рядов и иногда яростно хлещет стеком себя по икре, не заставляет нас выполнять эти движения лишь потому, что сам нервничает в ожидании.

— Командиры отделений, вперёд!

Сделать два шага вперёд, щёлкнуть каблуками — и не смотреть по сторонам; столько месяцев репетировали, что продолжать уже не имеет смысла; Серестий может быть уверен, что окажется на одной линии с другими командирами отделений, которые синхронно с ним, за ту же десятую долю секунды, преодолели точно такое же расстояние.

— Встать в строй. Вольно!

Молодой генерал снова ходит туда-сюда, похлопывая себя тростью. Пробор, почти ровно посередине разделяющий от затылка его бесцветные волосы, приклеенные гелем к заострённому черепу, напоминает след от точного удара сабли, нанесённого всадником, который, однако, недооценил твёрдость потылицы. Зной тяжёлыми волнами льётся с неба. Стоя в дальней правой части двора, возле крепостной стены, Алькандр видит на противоположной стороне рослую фигуру барона де Н., который вышел на широкое возвышение перед входом, направился к генералу, силясь придать своему шагу подобающее достоинство, и теперь, стоя навытяжку перед невысоким человеком, отбивающим на своей лодыжке эдакую барабанную дробь, сообщает новость, которая немедленно пронесётся по рядам и за несколько секунд дойдёт до Алькандра: эрцгерцог предупредил, что опоздает больше, чем на час.

— Тишина в строю! Смирно! Вольно! — кричит молодой генерал, его голос звучит вдруг невероятно мощно; он берёг силы до прибытия эрцгерцога, но преждевременно выплеснул их, будто хотел убедиться, что, несмотря на волнение в наших рядах, он не утратил способность нас гипнотизировать.

После этого ему остаётся только изображать безразличие и прерывисто чеканить шаг с тростью под мышкой — подальше от строя, где снова начали переговариваться.

За каменной стеной под неподвижным и жарким синим небом раскинулись огороды и сады, где летом томятся зрелые фрукты. Знак, поданный Серестием, едва заметный кивок, понят мгновенно, словно улизнуть договорились заранее, и вот они уже карабкаются на стену — её надо преодолеть, пока генерал, дойдя до противоположного конца строя, не сделает резкий разворот, ударив себя тростью по икре; Серестий первым усаживается верхом на серые камни, мерцающие хрупкими неровными чешуйками слюды, и сверху пытается помочь товарищу, протягивая ему длинные худющие руки; тот тоже вскарабкался наверх и теперь сползает с другой стороны, напрягая живот, перекатываясь и болтаясь туда-сюда; здесь можно мягко упасть, оказавшись в тенистой канаве, гораздо ниже, чем со стороны двора, и утонуть в запылённых листьях мяты и ромашки. Некоторое время они сидят молча, искоса поглядывая друг на друга, и тихонько улыбаются; Серестий растирает ушибленную коленку. Тишина небывало прозрачна; ряды за стеной, наверное, уже перестроились; если бы генерал что-нибудь заметил, были бы слышны его вопли. Алькандр прыскает со смеху, прижав ладонь к непослушному рту.

— Возле церкви есть сад, там полно клубники.

Они лежат на животе, бок о бок, среди поросших травой грядок, и вовсе не из желания посмаковать этот миг не спешат срывать спрятавшиеся среди матовых листьев с зубчатыми краями и клубничных побегов нежные, чуть кисловатые ягоды; солнце лучами щекочет им затылки, в горле и в желудке слабое потягивание; их лица совсем близко друг к другу, и так хорошо, что приходится молчать: всё это обостряет дивный вкус грабежа и опасности. Отражаясь от густо сплетённых стеблей и листьев, от оголённых корешков, торчащих из комочков раскуроченной земли, от неярко окрашенных обломков раковин, покинутых мелкими моллюсками, солнце шлёт им в лицо запахи свежей земли. Так пахли вспаханные поля той кровавой весной, когда Алькандр впервые восхитился пронзительностью света, пахла плодородная земля, от черноты которой исходил горький летучий аромат, — такой неповторимо-воздушный, словно это был сам свет; плоть, щедро рождающая жизнь, впитав столько смертей; плоть Империи. При соединении органического и неорганического, соли и кислоты долгим и кропотливым трудом сплавляют отдельные формы, воссоздавая единство истоков. Подставляя себя солнцу, чтобы впитать его энергию, подобно белёсым росткам, исполненным жажды жизни, друзья простирают руки, прикасаются, притягиваются друг к другу, освобождаясь от натиска сил, переполняющих их тела, и борются долго, беспорядочно, молча. А потом лежат бок о бок в наступившем изнеможении: затылки прижаты к земле, рассеянный взгляд погружается в прозрачность неба, которое время от времени прорезает стремительная циклоида, нарисованная в полёте синицей; трава и кремний колют шею и руки; мятые штаны кажутся совсем короткими и упираются в задранные носы башмаков, которые в необычной близости словно изображают немного забавную фигуру. Перед беглецами смутно вырисовываются черты земляной Мероэ с антрацитовыми глазами, с волосами из спутанных корешков; её тело, в котором едва заметно плавное волнение жизни, создано из ароматов земли и муарового гумуса; её тёмное полупрозрачное лицо, как подточенная временем мозаика, состоит из крошечных камешков нежных оттенков, сланцевых блёсток, переливающихся всеми цветами радуги, из головок с семенами и фрагментов растений, прилипших по контурам лба и рта к высохшей блестящей плёнке, — это след, оставленный слизняком. Возглас ребёнка на дороге, тень облака, быстро бегущего наискосок через сад, тотчас рассеет минутный образ; смутная тревога едва заметно всколыхнёт тени и растения, а потом уляжется, скристаллизуется внутри них; пора возвращаться.

По ту сторону стены, во дворе, который Алькандр рассматривает, стоя на плечах товарища, ничего не изменилось: молодой генерал покачивает заострённой головой, удаляясь вдоль недрогнувшего строя, где Мнесфей занял место Серестия во главе их отделения; эрцгерцог заставляет себя ждать. Но Алькандру после того, как он, подтянувшись, улёгся плашмя на стену и цепляется за камни, которые крошатся и царапают кожу, никак не удаётся в этом месте ограды, где перепад высот ещё более ощутим, затащить наверх товарища. Они попробуют ещё раз, поменявшись ролями; но Серестию, пусть он выше и сильнее, везёт не больше, и он даже рвёт мундир. В строю их заметили, некоторые идиоты уже начали оборачиваться. Остаётся сделать крюк по улице, попасть внутрь через парадный вход и захорониться где-нибудь — в классных комнатах будет пусто — в расчёте на то, что в суматохе первого вальса можно будет проскользнуть к товарищам. Вот они перед фасадом прячутся за воротами дома в ста шагах от входа и ловят момент, когда капитан, поставленный там встречать эрцгерцога, повернётся спиной. Наилучшая возможность представится сразу по прибытии августейшего, когда после рапорта старого генерала все направятся во двор; дневальный наверняка пойдёт поглазеть, как проходит смотр; вот тут-то и надо брать ноги в руки; в бёдрах, в плечах уже чувствуется подвижность, предвосхищающая бег на ту сторону улицы, дальше направо через главный вход, затем по парадной лестнице в классную комнату на втором этаже, где перед тем, как устроиться у окна и смотреть парад, они отдышатся и приведут в порядок мундиры.