Рене Френи - Лето

Я был таким же потерянным и счастливым, как человек, ожидающий, что на него прольется золотой дождь. Она придет, я овладею ее телом, я буду целовать ее глаза, дотронусь до ее языка своим. Я возьму ее грудь в свои руки, и ее острые соски обожгут меня.

Я ждал этой минуты больше всего на свете. И больше всего на свете ее боялся. А если она не придет?

Она пришла. Было около шести вечера, когда в дверь позвонили. Я подумал, что это Тони забежал ко мне, чтобы подписать еще какой-нибудь счет или чтобы обсудить закупки. Был понедельник, наш выходной. Если точнее, было 7 июля. Разве я смогу когда-нибудь это забыть? Я открыл дверь, это была она.

Я не смог выговорить даже простое «здравствуйте». Она устроилась на синем диване в гостиной, из окон которой были видны все крыши города, до самого моря, а я поспешил налить нам что-нибудь выпить. Ей — порто, себе — анисовый ликер.

Солнце только начало клониться к горизонту, дома и наши три колокольни — все было в его золотистом свете. Пронзительно кричали стрижи, то прочерчивая черными полосами летнее небо, то опускаясь прямо к самым крышам.

На ней была белая майка без рукавов. Она протянула руку, чтобы взять свой стакан, и я увидел в пройме ее грудь. Скрестив ноги, она о чем-то непринужденно заговорила. Я же никак не мог придумать, что сказать. Я принес ей еще два раза порто, себе — анисового ликера, почти не разбавляя его водой. Мне это было необходимо. От волнения, если не сказать паники, я едва держался на ногах.

— Ты прочитал мое письмо? — неожиданно спросила она.

Я кивнул.

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

— Я хочу видеть твою грудь.

Она поставила стакан на пол, двумя руками взялась за край майки и подняла ее по самую шею. Я не мог понять, что так блестело в ее глазах — вызов или желание.

Ее грудь была передо мной, такая же загорелая и шелковистая, как и ее живот. Я набросился на нее.

Ликер начал делать свое дело. Мы скатились на пол. Мы занялись любовью, но я все сделал очень плохо, слишком быстро. Я так безумно желал ее, что все испортил. Больше всего на свете я боялся разочаровать ее. И понимал, что каждым своим движением, все более и более неловким, именно это и делаю. Я был жалок. Почему она выбрала меня? На что она рассчитывала?

Мы так и остались лежать, голые, на прохладном плиточном полу гостиной. Все ее тело, кроме крошечного курчавящегося треугольника внизу, было залито голубым светом ночных сумерек.

В три часа утра она сказала:

— Мне пора возвращаться, он ждет.

Я смотрел, как она одевается при свете звезд. Мне хотелось крикнуть ей:

«Не уходи, останься со мной, никогда в жизни я не испытывал ничего подобного!»

Но она пришла только для того, чтобы удовлетворить свой маленький каприз. А теперь, разочаровавшись, уходила обратно.

Пока она спускалась, через все четыре этажа я слышал ее шаги. Я бросился на кровать. Во мне осталось еще столько сил, что я мог бы заняться с ней любовью, словно дикий зверь. Я был не просто влюблен, я был болен. Болен от страсти к ней. И уверен, что она больше не вернется.

В мою комнату уже вошел день, а я так и лежал с широко раскрытыми глазами. Ее запах витал по всей квартире, он был и на моей коже. Только ее запах. Я понял, что лишился сна. Она унесла его с собой.

Я стоял под душем, когда зазвонил телефон, и чуть не сломал себе шею, поскользнувшись на полу. Она даже не спросила меня, спал ли я хоть немного.

— Поль, никуда не выходи, он хочет убить тебя! — сразу выпалила она. — Он все знает, он просто сошел с ума! Только что ушел из дома.

— Кто, художник? Альтона?

— Он мне сказал, что идет к тебе. Мне кажется, он способен на все.

— О чем ты говоришь, Сильвия? Он меня не знает.

— Когда я вернулась домой ночью, он меня ждал и, увидев мое лицо, мгновенно все понял.

— И что, Сильвия? Неужели ты не могла придумать какую-нибудь отговорку? Ты часто работаешь по ночам, не следит же он за тобой!

— Он мне приставил нож к горлу, мне пришлось ему все рассказать. Мне никогда не было так страшно. Я знала, что он немного не в себе, но если бы ты видел его взгляд вчера ночью…

Я не верил собственным ушам.

— Вот именно, когда тебе приставляют нож к горлу, о таких вещах не рассказывают. Ты что, не понимаешь, что он мог тебя просто зарезать?

— Он швырнул меня об стену и изрезал все мои платья. Мне вообще больше нечего надеть.

— В следующий раз ты придешь ко мне голой. Тогда, по крайней мере, ему не придется гадать, что ты делала.

Я пытался быть на высоте. Определенно, в искусстве потрясений ей не было равных. Из горячего душа она бросила меня прямо в прорубь.

— Ты смеешься? Он ушел посреди ночи, я думала, он покончит с собой. Я не знаю, где он раздобыл бутылку, все уже было закрыто. Он вернулся совсем безумным. Схватил моего кота и выкинул его в окно. Представляешь, моего старого кота… Но это еще не все. Вчера я купила ящик помидоров, чтобы приготовить томатную пасту. Он стал швырять их по одному об стены и потолок, обзывая меня последними словами. Теперь у меня все в томатном соке, а я только что покрасила стены!

Я рассмеялся. Это было так невероятно, так бессмысленно.

— Приятно жить с художником, с ним не соскучишься.

— Никуда не выходи, Поль! Мне пришлось сказать, в каком ресторане ты работаешь. Возможно, он уже там.

— Если я не открою ресторан в девять, кто это сделает за меня? Я не собираюсь провести остаток жизни взаперти.

Она бросила трубку.

Я стал одеваться. У меня было странное чувство. Меня не оставляла в покое мысль, что кто-то ждет меня на улице, чтобы убить, и в то же время я был счастлив, что она позвонила мне сегодня утром так рано, счастлив, что все это случилось из-за меня. То, что Альтона, волк, так ревновал, возвращало мне веру в себя. Никогда в жизни я не занимался с женщиной любовью так плохо, и тем не менее я существовал — и для нее, и для него. В какой-то момент мне даже показалось, что я для нее больше, чем просто каприз.

Тони уже был на кухне, он чистил овощи. Я начал выносить на террасу стулья, расставлять зонтики, приносить первые чашки кофе. Я не сводил глаз с площади. Долго ждать не пришлось.

Он сел в кресло и уставился на меня. Его взгляд был прямо черным от ненависти, и даже начинающий официант мгновенно понял бы, что это не просто посетитель. Ненависть была на его бледных губах, в его сжатых пальцах, во всем его натянутом, как пружина, теле. Он был крупнее меня, с лысиной на макушке. Одутловатое лицо, похож на каторжника.

Я его представлял более красивым, более породистым. Он скорее походил на деревенщину. Я не знал, смогу ли я противостоять ему на равных, если он набросится на меня, но зато понимал теперь, почему Сильвия захотела заняться со мной любовью. Я пошел на кухню и сказал Тони: