Джо Данторн - Субмарина

Папа смотрит в тарелку и вонзает нож в шляпку гриба.

— Тебе должно понравиться: два барабана и еще один парень с однострунной гитарой, — добавляет она.

Звучит ужасно.

— Звучит ужасно, — говорю я.

— Ничего ужасного, Оливер. Твоему папе понравится. Эта музыка гипнотизирует.

Я вспоминаю, что Грэм умеет смотреть в глаза неотрывно, как гипнотизер.

— Грэм записал меня на аттестацию в субботу, — продолжает она.

Зачем она о нем заговорила? Жареный гриб поскрипывает у папы на зубах.

— Буду сдавать на желтый пояс, — не умолкает она. — Вы оба могли бы прийти и посмотреть.

Папа поддевает безголовую форель за позвоночник к осторожно тянет; маленькие косточки отделяются от розового мяса, плавник отходит вместе с кожицей. Папа торжественно кладет его на голубую скатерть.

— Ты будешь драться? — спрашиваю я.

— Играть — мы называем это «игра», — говорит она, все еще глядя на папу в ожидании ответа.

— Почему это игра? — спрашиваю я. Мы разговариваем через папу, который сосредоточенно уткнулся в тарелку. Он вытаскивает изо рта маленькую косточку. Он доест раньше, чем мы.

— Потому что мы не пытаемся нанести друг другу увечья.

— Раз это не борьба, я не хочу смотреть, — соглашаюсь я.

— Представь, что это брейк-данс, — говорит мама, пытаясь помочь мне понять.

Я представляю, как она крутится на голове в мешковатых джинсах и слушает «Сайпресс Хилл». Мне становится нехорошо.

— Но вы же можете ударить друг друга, как бы ненароком? — интересуюсь я, пытаясь найти причину заниматься для папы.

— Да нет, не можем. Но иногда разрешаются удары головой.

Папа жует.

— Просто приходите на аттестацию, ладно?

Кажется, она его не убедила, хотя, вообще говоря лицо совсем ничего не выражает: он мог бы повтору глаголы: je mange, tu manges, il mange .

— Если бы мы оба научились, то могли бы вместе тренироваться. — Она смотрит на меня и кивает. — Правда, было бы здорово, если бы и мама, и папа занимались капоэйрой?

— По шкале от одного до катастрофы, я бы оценил это как…

— Грэм там будет, но тебе необязательно с ним разговаривать, — добавляет она.

Наконец папа отвечает; я иногда забываю, какой у него густой голос.

— А что если я захочу с ним поговорить?

Мамина очередь смотреть в тарелку.

— Ладно, — сдается папа. — Я приду посмотреть.

— В субботу утром.

Он отправляет в рот половину вареной картофелины и делает круговые движения челюстью.

— Ммм-мм, — мычит он. Звучит утвердительно.

Утро субботы. Мама уже несколько дней как на иголках. Она готовится на лужайке на втором уровне в саду за домом — полукраб-полуобезьяна, скачущая и кружащаяся босиком. На ней широкие хлопковые брюки и желтая майка, обтягивающая грудь. Она делает вид, что у нее есть противник: уклоняется, отворачивается, пригибается.

Я уже придумал отговорку, почему не могу пойти на экзамен (и она не имеет ничего общего с тем, что Грэм, который думает, что меня зовут Дин, будет там). Нет, я решил воспользоваться маминой верой в доброту людей. Я объяснил, что мама Джорданы лежит в больнице Морристон (это правда) и что Джордане нужна моя поддержка (правда), а часы посещений больных совпадают с ее экзаменом (правда). Но я же не сказал «я пойду ее навестить». Теперь мама думает, что я заботливый.

У папы на столе гора непроверенных контрольных высотой в фут. Он специально складывает работы в кучу, чтобы мы видели, сколько у него дел.

— Ллойд, я прогуляюсь до церкви, — кричит мама снизу лестницы.

Молчание.

Она поднимается на пару ступенек.

— Ллойд? — зовет она, встав на цыпочки. Она видит, что я наблюдаю за ней, и поднимается наверх, в папин кабинет. — Ллойд? — уже тише. Но мой слух гораздо острее, чем она может предположить.

— Ммм… извини, что ты хотела?

— Я просто сказала, что пойду пешком на экзамен, если хочешь пойти со мной…

— Ладно, только закончу эти…

— Неужели нельзя потом?

— Да это минуты не займет; когда твой выход?

— В самом конце занятий, но ты мог бы посмотреть, как проходят уроки, и там такие потрясающие люди…

— Я спущусь минут через десять. Или около того.

Или около того.

— Ладно. Занятия в церкви Святого Иакова.

— Ясно.

— Ну ладно.

— Удачи.

Мама спускается, целует меня в лоб и говорит:

— Передавай привет миссис Биван.

— Надери им задницу, мам, — отвечаю я с американским акцентом.

Она кивает, останавливается и целует меня второй раз — что совершенно необязательно, — громко чмокнув в щеку. Потом берет полотенце, которое висит на перилах, и тихонько закрывает за собой дверь.

Жду, когда пройдет ровно десять минут, и поднимаюсь наверх. Когда я захожу в папин кабинет, он читает словарь.

— Пап, ты разве не пойдешь посмотреть на мамино выступление?

— А?

— Мамин экзамен?

— Мне казалось, ты собирался куда-то, — говорит он, опустив голову и водя указательным пальцем по странице.

— Я иду в больницу Морристон, а ты — в церковь Святого Иакова.

У нас обоих есть обязательства.

— Да, ну тогда тебе уже пора, — говорит он.

— Я уже и иду.

— У смертельно больных мало времени.

Как будто мои слова. Думаю, что ответить.

— Ну, я пошел исполнить свой долг, — наконец произношу я.

— Молодец.

Крикнув «пока!», с шумом закрываю входную дверь, добегаю до конца улицы и поворачиваю налево, на Конститьюшн-хилл. Эта улица вымощена булыжником и замечательно подходит для быстрой езды. Ноги начинают болеть, но я все бегу.

Снова повернув налево, я делаю круг по Монпелье-террас, улице за нашим домом. Я бегу, пока не вижу высокую лягушачье-зеленую калитку, которая ведет на верхний уровень нашего сада. Родители обычно закрывают калитку на засов. В качестве дополнительной меры безопасности высокая изгородь посыпана битым стеклом, утопленным в бетоне. Я столько раз забывал ключи, что уже знаю: в стене есть такое место, где можно хорошенько ухватиться, не перерезав при этом вены. Встав пальцами ног в отверстия в каменной кладке, высовываюсь из-за стены. Отсюда видно кухню, комнату для занятий музыкой, кабинет и матовое окно ванной.

Папа стоит в кабинете. Его правая рука лежит на животе, пальцы просунуты под рубашку там, где расстегнута пуговица. Левая рука сжата в кулак; он трет костяшками губы. Папа окидывает взглядом предметы в комнате: встроенные книжные полки, лампу на раздвижной ножке, держатель для писем, дорогую картину, изображающую синие и желтые квадратики, грязно-белую подставку для папок, подпирающую кусок дерева, который у него вместо стола. Он думает: Вы только посмотрите на это дерьмо. Зачем мне все это? Ллойд! Сейчас самое время спасти твой брак. Он вытягивает руку для равновесия и кладет ее на гору контрольных. И думает: Да пошел этот Грэм! Я люблю эту женщину — да, эту женщину — и покажу ей, как сильно.