Натан Шахам - Квартет Розендорфа

Если Курт оставит нас, я уеду в Англию. Пока эти планы еще весьма туманны. Можно предложиться какому-нибудь оркестру, но меня вряд ли пригласят на основании одних рекомендаций. Я недостаточно известна. Если сюда приедет английский дирижер, я попрошу, чтобы он меня прослушал. Другая возможность — турне Квартета Розендорфа по Европе, определенный шанс существует. Но разговоры о войне с каждым днем уменьшают его. (Левенталь говорит, что войны не будет: Запад слаб и полон внутренних конфликтов. В Советском Союзе уничтожили всю военную верхушку. Гитлер сегодня единственный политик, знающий, чего он хочет.)

Если не останется иного выбора, выйду замуж за англичанина.

Говорю это без стыда. Большинство женщин в мире выходят замуж, чтобы улучшить свое положение в обществе, но лишь немногие готовы в этом признаться.

Меня останавливает то, что я это уже однажды сделала и потерпела фиаско. Правда, Эдмонд Грэнтли не Фриц фон Штаубенфельд. В нем нет той грубости и фальши. Вежливость его искренна, а рыцарственность, хотя такая же парадная, как у фон Штаубенфельдов, но без холодности и спеси. К тому же он, кажется, действительно меня любит.

Иногда поражаюсь: такая тонкость чувств у военного (он, кажется, подполковник и служит в разведке, то есть должен, видимо, работать головой). Ни разу с губ его не сорвалось слова, которое можно было понять как прямое обращение к моим чувствам, словно назвать вещи своими именами означало бы оказывать давление, несовместимое с вежливостью. Даже в комплиментах он осторожен, наверное, чтобы у меня не возникло сомнений в его искренности. Он ни разу не хвалил моей внешности и даже про игру мою сказал только, что она превосходно вписывается в общее звучание квартета, а наш, по его словам, один из лучших, какие приходилось ему слышать за последние годы (Эдмонд много ездил по Европе в последнее время и знает почти все важнейшие квартеты). Но несмотря на все это, сомневаться не приходится — он влюблен по уши. Он гордится тем, что сдерживает свои порывы и не пускается в сердечные излияния. Он ждет знака и пока не получит его, не станет досаждать мне проявлениями чувств, которые могут меня смутить.

Эдмонд музыкант-любитель с колоссальными познаниями. Один из его друзей — композитор Уильям Уолтон, чей концерт для альта Эдмонд преподнес мне в подарок с милым, полным юмора письмом.

Мне придется как следует поработать, чтобы овладеть этим сложным материалом. Никаких технических сложностей нет, я могу справиться с этими трудными переходами, но мне нужна помощь человека, постигающего всю глубину концерта.

Представляю себе, какой озноб проберет Сонечку, если она встретит Эдмонда Грэнтли, запросто выходящего из моей комнаты. Когда она увидит, как мы сидим с ним, склонившись над нотами Уолтона, касаясь друг друга плечами, в ней проснутся патриотические чувства. Она не смирится с такой изменой национальному делу. Взгляд ее будет провожать меня страшными проклятиями. Но боюсь, без Эдмонда мне не удастся разобраться в этом, по его словам, сугубо английском произведении.

Мне бы хотелось исполнить концерт с оркестром. Сейчас идут переговоры между месткомом оркестрантов (Литовский тоже входит в него) и правлением. Правление предпочитает давать лучшим оркестрантам сольные выступления, чем повышать им зарплату, но, по мнению Литовского, местком не может уговорить правление включить в репертуар вещь, которая не была выбрана дирижером. Сам он не в большом восторге от того, чтобы оркестр исполнял произведение современного английского композитора.

— Почему?

— Потому что Британия не выполняет Декларацию Бальфура [63] Декларация Бальфура — документ, в котором правительство Великобритании впервые выразило свое благожелательное отношение к стремлению евреев всего мира создать свой национальный очаг в Палестине. Декларация была направлена в виде письма на имя лорда Лайонела Уолтера Ротшильда британским министром иностранных дел Джеймсом Бальфуром 2 ноября 1917 г. .

Я ушам своим не поверила:

— Но какое это имеет отношение к музыке?!

— Все связано, — ответил он с непроницаемым лицом, словно разговаривая с глупой бабенкой, которая ничего не смыслит.

Каждый час, который Литовский проводит на пляже с тель-авивскими сорвиголовами, добавляет ему новый слой шовинизма. За два года с него облетела культурная оболочка, привезенная из Германии. Он уже успел позабыть, что совсем недавно яростно защищал либеральные взгляды.

Потом, испугавшись, что говорил как слепой фанатик, Литовский решил подкрепить свою позицию дополнительным доводом:

— Публика в Эрец-Исраэль еще не созрела для современной музыки, ее надо готовить постепенно.

И это тоже неправда. Здесь много выходцев из Европы, требующих, чтобы оркестр исполнял современную музыку. Уолтон тут, правда, пока неизвестен, — в сущности, и я его не знала до знакомства с Эдмондом, — но в прошлом году одна газета опубликовала письмо в редакцию, подписанное ста двадцатью держателями абонементов из Хайфы, где от оркестра требовали исполнять каждый сезон одну симфонию Малера и одну симфонию Брукнера (купили акцию за фунт и думают, будто приобрели право участвовать в составлении программы…), причем в списке композиторов, чьи произведения от нас потребовали исполнять, упомянуты имена Крегера, Альбана Берга и Хиндемита.

Эдмонд предложил мне брак самым косвенным образом, какой только можно представить. Словно между прочим он намекнул, что срок его службы на Ближнем Востоке должен закончиться в сентябре 1939 года, то есть через год с небольшим. До тех пор я должна «испытать свои чувства». Слова эти, разумеется, не были произнесены, но было ясно, что именно это имелось в виду, когда он вдруг начал говорить со мной о политической обстановке — тема, которой мы никогда не касались за все время своего знакомства. После аншлюса Австрии стали громче раздаваться голоса, требующие обуздать Германию силой оружия. Я должна была понять, что, если начнется война, жизнь Эдмонда изменится.

Иначе говоря, у меня есть время решить — до сентября 1939-го или до того момента, когда вспыхнет война. В любом случае в моем распоряжении долгий срок, чтобы подумать.

Подумать — это правильное слово. О чувствах я себя не спрашиваю. Я не влюблена в Эдмонда — это ясно. Но он, безусловно, человек, с которым я смогу жить в одном доме, если дом будет достаточно большой, чтобы иногда можно было и потерять друг друга, — вроде родового поместья, которое он должен унаследовать в ближайшем будущем. Это вовсе не алчность (представляю, как раскритиковал бы меня Фридман, если бы прочел мои мысли) и не мещанская тяга к блестящей жизни в роскошных дворцах — мне хорошо известны темные стороны аристократии. Мне просто необходима приличная дистанция от мужчины. Я никогда не смогу вынести постоянного присутствия мужчины, который будет следовать за мной, как тень. Мне необходимо как можно больше простора. Если мне удастся сделать карьеру солистки — Эдмонд верит, что в Англии меня «откроют», — то я почувствую себя свободной только в тот момент, когда сяду в поезд, увозящий меня в далекий край.