Леонид Пантелеев - Верую…

И вот в середине сентября 1961 года приходит письмо из того большого южного города, где живут и работают молодые Маркевичи и где теперь предстоит постоянно жить и Наталии Сергеевне. И опять от этих тетрадочных листочков в косую линейку исходят свет и сияние:

«…Сын радостно встретил меня в вагоне. Встреча с невесткой, когда она пришла с работы, была дружеской.

Первые дни я приводила в порядок свои вещи, вела хозяйство, т. к. они после отпуска, что называется, выбились из колеи. Ведь обычно по возвращении из отпуска надо месяц минимум „выкручиваться“ до зарплаты. Вот тут я и пригодилась…»

Следующее письмо пришло только через месяц. Я беспокоился, предполагал худшее. Нет, пока все хорошо.

«Очень часто думаю о Вас, хотя, казалось бы, думать некогда: у нас с конца сентября гости, а потому я не принадлежу себе, мне негде и некогда взяться за перо.

…Подробно напишу при первой возможности, а пока шлю Вам и Элико Семеновне сердечный привет, Машеньку целуйте. Ваши наказы и советы еще поддерживают меня».

При «первой возможности» она сообщает:

«Как я живу? Бывают вспышки, но я не реагирую на них (и не только внешне, для виду), и все быстро проходит. У меня как-то так спокойно на душе, что я ни о чем не думаю, ничего не желаю. После всех выпавших на мою долю житейских бурь, тревог, забот и волнений я отдыхаю здесь. Невестка заботлива ко мне, и я чувствую, что она делает это не насилуя себя, а естественно.

Вы пишете, что у Вас 9.IX шел снег. Такое здесь у нас представить немыслимо. Да, в годы моей юности иногда в конце сентября в Петербурге появлялись „белые мухи“, но еще весь октябрь я ходила в осеннем. 25-го сентября (по ст. ст.) были именины отца, и у нас к этому дню вставляли и замазывали оконные рамы…»

«Невестка заботлива, делает это естественно».

И еще раз — в другом письме:

«У меня все хорошо, казалось бы и желать ничего лучшего нельзя».

Казалось бы!..

Да, конечно, все пошло именно так, как я и предполагал. Первое время и та и другая сторона сдерживались, вели себя если и не дружественно, то вежливо, корректно, а потом…

«…Ее смешит, что свои вещи я пересылала с обратным уведомлением, чтобы не затруднять их писанием писем.

— Подумаешь, какие необыкновенные ценности были в этих ящиках!..

— Для меня зимнее пальто или пуховая шаль — ценность.

На вопрос, что купить к чаю или что сделать по дому, я слышу:

— Ведь не маленькая, сама можешь сообразить.

Потом, за обедом, обо всем этом в шутливой форме докладывается сыну. Я не смотрю в это время на него, боясь выдать себя.

И он и я едим молча.

А сколько раз я слышала:

— Тут тебе не Россошь!..

Алексей Иванович, я сдерживаюсь, даю Вам слово, я молчу».

А недели через дне пишет:

«Значит, хвалите мое поведение? Не обманула я Ваших надежд? Правда? Да, пора мне давно угомониться и не ерепениться. „Пожара огнем не потушишь“, как говаривал мой Илларион, — правда, по другому поводу…»

В своих письмах я «хвалю» Наталию Сергеевну за сдержанность, за мудрость, за умение держать себя в руках, однако хорошо понимаю, что этой сдержанности и умения держать себя в руках хватит ненадолго.

Уже третий месяц пошел, как она живет в семье сына, а еще ничего не случилось. Но вот в конце декабря, поздравляя меня и мою семью с наступающим Новым годом, Наталия Сергеевна пишет, что произошло нечто «совершенно возмутительное». Что же именно? Оказывается — пропали мои книги.

«Вот уже порядочно давно я обнаружила, что не вижу в книжном шкафу Ваших произведений. Когда я приехала, невестка предупредила меня, что я могу быть спокойна: у них, мол, и дети так воспитаны, что никто ничего без спросу не берет.

Не видя Ваших книг, я решила пересмотреть весь шкаф, но этих книг там не оказалось. Улучив минуту, когда сын был один и находился в благодушном настроении (от выставленной мною бутылки пива), я задала ему вопрос, кому они дали мои книги и не пора ли их вернуть. Сын позвал жену и спросил, какие книги у них брали тот, другой, третий (все парни, знакомые их сыновей). Невестка в ответ только фыркнула:

— Никуда твои книги не делись. Кому они нужны? Их и читать-то никто не будет.

Стараясь не обострять положение, я сказала, что книги именные, дарственные, и мне не хотелось бы, чтобы они ходили по чужим рукам.

Видели бы Вы, какой взгляд бешеной злобы кинула на меня невестка. Такие взгляды я видела до сих пор только в кино или на иллюстрациях к Майн Риду или Куперу.

А сегодня она почему-то без конца вертела Ваш конверт и пристально разглядывала обратный адрес».

Не знаю, успел ли я написать Наталии Сергеевне, успокоить ее, сказать, что ничего страшного или тем более ужасного не случилось. Моего письма у меня нет. Есть ее письмо от 30.XII.61:

«Дорогой А. И. Не ставьте мне в вину, что послала Вам неприятную весть как раз под Новый год. Тем более что паника была напрасной, следы исчезнувших книг обнаружены: Гена (внук), прилетев из Киева, на мой вопрос простодушно ответил, что он дал читать Ваши книги своему товарищу, а взять обратно забыл. О sancta simplicitas! Я потребовала немедленно забрать и вернуть мне книги, о чем и извещаю Вас.

Дома царят мир и тишина.

Еще раз желаю Вам и Вашим милым „дамочкам“ всего хорошего в наступающем году…

В середине января 1962 года Наталия Сергеевна писала:

«Что означает Ваше затянувшееся молчание? Уж не обиделись ли Вы на то, что я так дурно хранила Ваши книги? В таком случае, спешу сообщить, что Ваше „Избранное“, „Часы“ и другие книги мне уже вернули целыми и неиспачканными, и только шкидцы все еще в бегах…»

Нет, конечно, меня никак не могло обидеть, что кто-то позарился на мои книжки. Наоборот, такое покушение могло только польстить авторскому самолюбию. Но состояние Наталии Сергеевны, ее волнение и огорчение мне были понятны: жить у своих, то есть в родном доме, и не иметь места, куда положить принадлежащие тебе вещи!..

Не писал же я Наталии Сергеевне потому, что был за границей, в Германии. А она, все еще взволнованная этой историей с книгами, продолжала писать в Ленинград:

«…Незадолго до этого инцидента у меня с сыном был разговор о современной литературе. Он считает, что литературный труд — это не труд: дадут тему, отхватил аванс и — лиши. С раздражением говорил он, что полки магазинов завалены никому не нужными книгами, а нужной, технической, не найдешь днем с огнем. Я сказала, что это правда, хлама в магазинах много, но у меня собраны как раз книги редкие, дефицитные, доставшиеся мне или по дружбе, или „по блату“, благодаря знакомству с директором Книготорга.

Именно после этого разговора, сунувшись к полке, я и обнаружила исчезновение Ваших и некоторых других книг (том Твардовского „За далью даль“ был у меня предусмотрительно припрятан — от сына и невестки. Это вещь — не на их вкус). Теперь все Ваши книги, кроме „Шкиды“, дома».