Леонид Пантелеев - Верую…

Я решила, что выход один — идти замуж, а для этого не сидеть дома, а быть „на людях“. Я поступила учиться на курсы домоводства (на канале около Казанского собора) Отношения с отцом, такие близкие в детстве, к большому огорчению моему, стали портиться. Бабушка была на стороне отца. Она тоже считала, что меня надо отдать замуж — и за „солидного“, с „положением“, а не за „мальчишку“.

…Как Ваше здоровье? Когда будете отвечать мне, напишите, где же Вы работаете, что довели себя до такого переутомления?

Мои темы еще не исчерпаны, но не всегда я буду говорить только о своей особе…»

«Ленинград, 20.IV.58 г.

Письма Ваши получаю регулярно, по-прежнему читаю их с удовольствием. Спасибо! Чувствую себя получше, в конце месяца или в начале мая врачи обещают из больницы выписать…

Теперь отвечу на Ваш вопрос: где же я работаю?

Работаю дома. Да, и тем не менее умудрился довести себя до истощения, до больничной койки. Дело в том, что режим, который держится на самодисциплине, — самый зверский из всех режимов. На заводе, в научном институте, в учреждении тебе не дадут работать по 18 часов подряд. А у нас, литераторов, охрану труда осуществляют лишь врачи, да и те — с опозданием, когда уже свалишься или запищишь.

А Вас я вот о чем хотел спросить. Или я, к стыду своему, запамятовал, или Вы мне об этом раньше не писали, но мне не очень ясна судьба Вашей мамы и отношения, сложившиеся между нею и отцом. (Прежних писем Ваших у меня сейчас под рукой нет, свериться не могу.) Если не трудно, расскажите, пожалуйста.

На кулинарных курсах в Зимином переулке у Казанского собора училась когда-то, еще до моего рождения, моя мама. Вы спрашивали как-то о ее судьбе. Она умерла в 1949 году. Пережила блокаду, отказавшись, как и многие другие коренные ленинградцы, выехать из осажденного города, когда появилась такая возможность. Персонажи моей автобиографической повести Вася и Ляля, конечно, не выдуманы. Брат погиб в последнюю войну, сестра навещает меня здесь каждое воскресенье».

Следующее письмо Наталии Сергеевны напугало меня.

Адрес на конверте написан карандашом. Письмо тоже карандашом, на мятой бумаге. С трудом разбираю почерк, сразу ставший угловатым, старческим.

Письмо, против обыкновения, не датировано. Вместо даты — эпиграф:

«Чижа захлопнула злодейка-западня…»

Пишет Наталия Сергеевна из хирургического отделения местной больницы:

«Не ожидали? Я тоже. Я вообще человек скорых и неожиданных решений. Давно и безуспешно я хлопотала об ортопедической обуви. Врачи предложили операцию. Я согласилась, только поставила условие:

— Деда у меня нет, водить меня некому, учтите это, а то лучше и не начинать.

Операция прошла без боли, ноги в гипсе, сегодня 3-й день, позволили сидеть… Сплю чуть ли не по 20 часов в сутки.

…У меня намечалась тема: знакомство с внуками Пушкина (братом и сестрой). Пишите, что вообще Вас интересует.

Население у нас в больнице смешанное: много раненых от мин и патронов.

Адрес мой: г. Россошь Воронежской обл. Горбольница, хирургическое отделение. Коридор».

Следующее письмо тоже из больницы и тоже карандашом. Поздравляет с Первомаем, благодарит «за хороший, дружеский тон» моего письма, называет меня «Лешенькой», просит на это не обижаться:

«Ведь я ставлю Вас как своего Юрку, мне кажется иногда, что и Вы у меня когда-то учились. Благополучные дети (в школе) скорее забываются, а вот те, что портили кровь, даже роднее становятся».

По-видимому, я написал Наталии Сергеевне о том, что знаю, выяснил, где, в каком «интернате» она воспитывалась, и просил ее рассказать, что представлял из себя этот Женский патриотический институт. Она отвечает сразу же, нисколько не смущенная, даже как будто обрадовавшись тому, что я сам иду ей навстречу, называя вещи своими именами:

«Патриотический институт для девочек, в котором я воспитывалась, был основан в 1814 году для сирот, отцы которых погибли в войну 1812 года, после победы в Париже, когда „кричали женщины „ура“ и в воздух чепчики бросали…“ Напротив, на 11-й линии, помещалось Морское военное училище. Отец преподавал много, его знал принц Ольденбургский, на чью стипендию я и была принята.

…По Вашей жадности к работе Вы напоминаете мне моего отца. Кроме лекций, он писал в журналы, редактировал что-то. Если вечером заработается, ляжет запоздно, а вставал всегда как из пушки: в 7 часов утра».

«Теперь расскажу Вам более связно о судьбе мамы. Когда мне было лет шесть, они разошлись. В детстве я помню только мамины болезни, вечный запах лекарств. Мать на что-то жалуется, плачет. Или говорит:

— Все равно я девочку тебе не отдам.

Тут бабушка меня куда-то уводит.

Позже, из отрывочных разговоров, узнаю, что она живет по монастырям. Уже взрослой я узнала, что отец просил развода, но она его так и не дала до самой смерти (в 1911 году). Говорила:

— Не хочу, чтобы у Таты была мачеха.

…Когда мне было 15–16 лет, мать написала мне, просила ее навестить. Об этом я Вам уже рассказывала (как и о своих попытках материально помочь ей). Знаю одно: дай она отцу развод, он бы обеспечил ее…

Потом мать навсегда исчезла из моего поля зрения. Я была только на ее похоронах — вдвоем с отцом…

…Личная жизнь отца была неудачной. Та особа, которая заняла место моей матери, изменила ему с его младшим братом. А уж отец ничего не жалел, какие драгоценности, меха покупал, абонемент в опере и в других театрах!

…Отец и в 50 лет был интересный собеседник, стройный, подтянутый, дамский кавалер, а в жизни все ошибался.

Моя личная жизнь тоже шла кувырком: на двадцать седьмом году жизни я дала мужу согласие на развод, не побоясь остаться с двумя малолетками, из которых младшей не было и полгода. Как и почему это случилось, расскажу позже.

Мачеха моя, став „директоршей“, завела в доме „хороший тон“. Даже меня она не принимала „без доклада“, и было немало случаев, когда лакей сообщал мне:

— Их превосходительство нездоровы и принять вас не могут.

Но меня это не смущало, только смешило. Я шла в комнату бабушки. Но вскоре, поняв, что я вношу раздор в новую семью отца, я почти перестала бывать у них. Встречались мы с отцом на „нейтральной почве“. Он приходил куда-нибудь в музей или в ресторан. Я жалела его. Осуждать его я не могла.

Добавлю, что прислугу, которая жила у нас больше десяти лет, мачеха рассчитала.

Вскоре отца назначили в Уральскую область, и они уехали».

«…Только что получила Ваше письмо, поздравляю с возвращением из больницы домой, крепко жму руку, от всей души благодарю за то, что Вы так скоро и сердечно откликнулись.