Юрий Брайдер - Миры под лезвием секиры. Между плахой и секирой

Смыков не был согласен ни с Зябликом, ни с Веркой. Их некомпетентность в данном вопросе он объяснял алкогольным опьянением первого, наступившим непосредственно после приема бдолаха (в пику сознанию подсознание возжелало!), и истерическим состоянием второй, вызванным не только азартом боя, но и приближающимся климаксом.

По версии Смыкова случилось следующее. Здание само по себе никуда не исчезало, ни целиком, ни частично. Но после выстрела Цыпфа кто-то как бы вырезал его по контуру из нашего пространства. Сквозь дыру, образовавшуюся на фоне неба и других городских зданий, были видны звезды, рассыпанные на абсолютно черном фоне. Причем звезды эти не мерцали, а светились ярко, как маленькие фонарики. Потом по всей этой картине пробежала рябь, словно помехи на телевизионном экране, и здание вновь стало видимым, правда, уже не с той стороны, что раньше. Простояв так не больше секунды, оно рухнуло, еще в процессе падения разрушившись на удивительно мелкие обломки.

Толгай только разводил руками в стороны и твердил одно: «Курку! Ужас!» Отражение этого ужаса еще долго стояло в его глазах, но подходящих слов не находилось.

Впрочем, разговор этот происходил много позже, совсем в другом месте и в куда более спокойной обстановке.

А сейчас все поняли одно — здания казино нет и в помине, а следовательно, снайпера можно не опасаться.

Цыпф, все лицо которого было залито кровью, пятясь назад, уперся спиной в голень самого Посейдона и стал медленно сползать по ней вниз, успев тем не менее произвести еще один выстрел, угодивший неизвестно куда. Смыков и Зяблик продолжали держать под прицелом площадь, на которой, похоже, кроме Оськи, никого в живых не осталось. Толгай и Верка бросились к Цыпфу. Первым делом у него отняли пушку, а потом приступили к осмотру головы. Этому сильно мешала кровь, пропитавшая волосы, как губку.

Верка сначала растерялась, а потом вспомнила, что одно время Толгай брил свою голову, причем с одинаковой ловкостью делал это и ножом, и саблей. Она жестами объяснила ему, что надо делать, и степняк принялся прядь за прядью снимать Левкину шевелюру.

Когда лезвие ножа коснулось раны, Левка застонал и попытался протереть глаза.

Верка, обрадовавшись тому, что жизнь все еще теплится в ее пациенте, зачастила:

— Зайчик, потерпи, все будет хорошо, потерпи, зайчик…

— Шнурок на ботинке развязался! Шнурок завяжите! — пробормотал Цыпф, видимо, контуженный пулей.

К этому времени Толгай уже закончил свою работу цирюльника, и взорам присутствующих открылась рана, наподобие прямого пробора рассекавшая Левкин скальп от лба до макушки.

— Повезло, — сказала Верка, промокнув кровь собственным носовым платком. — На три сантиметра ниже, и была бы у тебя на лбу аккуратненькая красненькая отметина. Как у индийской красотки… Зашить бы следовало, да нечем.

Самым тщательным образом залепив рану будетляндским пластырем и, за неимением других лекарств, накормив Леву бдолахом, Верка отступила на шаг, чтобы полюбоваться делом рук своих.

Кто-то довольно грубо толкнул ее в плечо, и Верка, полагая, что это всего лишь неуклюжая попытка Зяблика подлизаться, решительным движением попробовала отстранить ладонь, оказавшуюся на удивление огромной, твердой и холодной.

Вскрикнув, она обернулась. Плеча ее касался один из уродливых тритонов, ерзавший на своем постаменте, словно живой. Шевелились и другие мифологические фигуры, украшавшие фонтан, в том числе и сам Посейдон.

На мгновение в голову Верки пришла шальная мысль, что многократные и широкомасштабные нарушения принципа причинности вдохнули жизнь в каменных истуканов, но причина столь странного поведения всей скульптурной группы состояла совсем в ином. В движение пришли не только изваяния морских богов и их прислужников. Шатались и расположенные поблизости дома, а сама площадь ходила ходуном, как поверхность штормящего моря. Плавные широкие волны перекатывались из одного ее конца в другой, и трупы аггелов то вздымались на их горбах, то проваливались вниз. Но только не плеск разносился вокруг, а тяжкий скрежет трущихся друг о друга камней. Оська, вытанцовывающий среди этого кошмара некое подобие гопака, напоминал рыболовный поплавок, болтающийся на свежей зыби.

Воздух стал мутнеть и сгущаться. Что-то вроде легкой ряби пробежало по нему, оставляя за собой желтые кляксы, которые быстро росли и со стеклянным звоном соединялись между собой. Через площадь зазмеились трещины. Каменная чаша фонтана треснула. У Посейдона отлетела голова.

— Отходим! — заорал Смыков. Он подхватил пушку. Верка с Толгаем — Цыпфа, а Зяблик — мешочек с бдолахом. Бежать по гуляющим каменным волнам было не менее трудно и опасно, чем по льдинам во время ледохода. Камни мостовой, словно зубы, так и норовили ухватить кого-нибудь за щиколотку. А сзади звенел воздух, превращавшийся в кирквудовский янтарь.

Настоящую надежную твердь под ногами они ощутили, только удалившись от площади метров на сто, но и здесь, на узкой улице, в воздухе поблескивали невесомые желтые чешуйки, в любой момент готовые стать катализаторами если не гибели, то, во всяком случае, радикального изменения окружающего мира, что для населявших его существ так или иначе означало конец земного бытия.

Где-то позади осталась площадь, превратившаяся в один огромный массив кирквудовского янтаря, являвшегося лишь проекцией на наш мир другого, гораздо более сложного пространства. И аггелы, которых, возможно, уже нельзя было считать мертвецами, и Оська, превратившийся неизвестно в кого, находились сейчас так далеко отсюда, что даже обсуждать эту тему не имело смысла.

— Левкина работа! Это он набедокурил! — сообщил Зяблик. — Помните, о чем нас Эрикс предупреждал? Нельзя, дескать, применять эту пушку против явлений, порожденных силами Кирквуда. А он последний выстрел в землю загнал, как раз в самый гадюшник, который под гаванью находится. Вот и поперла на нас эта многомерная яичница.

Цыпф, к тому времени очухавшийся и уже передвигавшийся без посторонней помощи, вынужден был согласиться с данным предположением.

— Эта штука опасней атомной бомбы, — он покосился на пушку. — Нужно как можно скорее привести ее в негодность. Вред, который она способна причинить, несовместим с ее пользой.

— Вы, братец мой, подобные заявления прекратите! — возразил Смыков. — Не навязывайте нам свои пораженческие идеи. Вред от пушки пока что чисто теоретический, а польза практическая. Что бы мы сейчас делали, если бы не она? И в самом деле на сковороде плясали!

— Не обязательно, — сказала Верка. — Нам ведь предлагали компромисс.

— Какой компромисс? Ну ты скажешь тоже! — возмутился Зяблик. — Компромисс