Николай Удальцов - Модель

— Я думала, что вы — христианин? — проговорила девушка; и по ее выражению лица я понял, что она совсем не думала так.

— Нет, — ответил я.

— Почему? — В ее вопросе предполагалось множество ответов, но, вспомнив пыточные камеры инквизиции, которых в Европе я видел больше, чем храмов, потому что их было построено больше во много раз, я выбрал единственный ответ:

— Потому что христианство не делает людей христианами.

— Так вы вообще — против религии? — спросила Злата; и мне показалось, что она вновь проверяет меня.

— Я не против религии и религий.

Просто я понимаю, что в мировой истории религии были главной причиной и оправданием войн.

А в двадцать первом веке, когда мир не завоевывают, а покупают, религии могут стать единственной причиной третьей, последней, мировой войны.

В двадцать первом веке религии — главная опасность для существования человечества.

С другой стороны, уже то, что я заговорил с девушкой о религии, означало то, что я отношусь к религии с уважением. Если бы относился без уважения, плюнул бы и заговорил о чем-нибудь другом.

При этом я с уважением отношусь и к подвигам Геракла. Но это не значит, что я верю в то, что эти подвиги когда-нибудь свершались.

— Так вы — против Бога? — ожидая моего ответа, девушка в очередной раз приоткрыла ротик. И я в очередной раз грустно улыбнулся:

— Я не против Бога.

Я против тех, кто врет, — я сделал ударение на слове «врет», — что он за.

— А — если, говоря о вере, человек не врет, а действительно думает так?

— Я не против тех, кто говорит правду.

Даже если эта правда основана на лжи.

— Но есть же церковные догмы.

— Злата, догма — это то, что не успевает за временем.

— А что может быть критерием и опорой правды и лжи? — Девочка только думала, что задала мне сложный вопрос — в моем возрасте каждый, кто хоть раз задавался этим вопросом, давно нашел ответ на него:

— У правды — один критерий: искренность.

У лжи — одна опора — лицемерие.

Я понимал, что моя теория и Бога, и истины была глупой.

Потому что ее негде было применять.

Как и очень многие разумные теории.

— Так вы — атеист? — спросила она; и в ее голосе мне послышалась надежда мое здравомыслие.

— Понимаешь, девочка, — ответил я, подбирая каждое слово, — верующие уверены в том, что Бог есть. А атеисты — это люди, сожалеющие о том, что нами не руководит добрая, разумная, мудрая структура.

И если однажды Бог явился бы к людям, верующие упали бы на колени, а атеисты — зааплодировали бы его явлению.

Не знаю, что обрадовало бы Бога больше?

Может быть, атеисты — это просто христиане двадцать первого века.

— Понятно.

Вы уверены в том, что, как сказал Дарвин, — человек произошел от обезьяны? — Злата произнесла эти слова, явно сомневаясь в том, что я смогу ответить что-то разумное.

И в ответ я даже не сказал о том, что этого Дарвин никогда не говорил.

Просто поправил:

— Дарвин считал, что, для того, чтобы быть адекватным, живой организм видоизменяется под воздействием окружающей среды.

— Дарвинизм… — хотела что-нибудь возразить Злата, но не нашла — что.

— Дарвинизм — это грамотный взгляд на жизнь.

— Почему это?

— Потому что в него вписывается все.

— Что, например?

— Например — учеба в университете.

— Это — как?

— Через учебу в университете человек становится миру адекватней. — Я мог бы говорить и дальше, но девушка заставила меня замолчать тем, что задала вопрос, на который у меня не было ответа:

— А православная церковь?..

…Во время нашего, в общем-то, бессмысленного разговора я, как парусник в тумане, иногда нарывался на рифы разума этой девочки.

Так, не зная на что рассчитывая, я спросил ее:

— В какой стране ты хотела бы жить: в стране монастырей или в стране университетов?

И наткнулся на ответ, которого я не ожидал не то что от девчонки, но и от себя самого:

— В стране детских садов.

Но потом все быстренько возвернулось на привычный блуждающий курс:

— В общем, я верю во всемирный разум, — соврала Злата, явно утомленная непрерывной правдой.

И я ответил ей молчащей улыбкой — не знаю, есть ли разум всемирный, а вот районного разума я как-то не встречал.

Может быть, потому, что всемирный разум — очень большой глупец и не понимает, что настоящий разум проявляется не во Вселенной, а во дворе.

А может, потому, что всемирный разум так умен, что решил махнуть рукой на людей, предоставив нам возможность самим решать людские проблемы.

Выходя во двор, я каждый раз вижу — был дворник или нет. А вот был ли во дворе высший разум, я как-то не обнаруживаю.

Впрочем, может, просто деятельность высшего разума — это что-то менее приметное, чем работа дворника?

— Во всяком случае, следов деятельности всемирного разума на земном шаре как-то не обнаруживается, — сказал я после некоторого молчания.

— А люди? Кто их создал?

— Люди — так далеки от совершенства, что могли быть созданы только эволюцией…

— … Вы верите в человеческий разум? — спросила Злата; и мне в очередной раз пришлось соврать ей — я ответил девочке таким тоном, словно с этим самым человеческим разумом я когда-нибудь сталкивался:

— Да…

…Нормальному человеку должно хватать ума хоть на что-нибудь.

Например, на то, чтобы говорить глупости; и я продемонстрировал свою нормальность в полном объеме.

При этом я отдавал себе отчет в том, что мне, скорее всего, придется демонстрировать не ум — то, что встречается в фантастических рассказах, а глупость — то, с чем мы сталкиваемся ежедневно.

Я решил поиграть с девочкой в игру, в которой я попеременно — то защищал всемирный разум, то — нападал на него.

И не ошибся — девчоночный дух противоречия заставил ее включиться в эту игру.

Причем первой:

— Так вы не верите в то, что высший разум существует? — уточнила она.

— Нет, — ответил я, но отыгрался:

— Впрочем, я не верю даже в то, что существует высший маразм.

После это пришла моя очередь порассуждать:

— Девочка, Божий разум не неприкасаемый заповедник.

Он должен эксплуатироваться в хозяйственных целях, — сказал я, сам не понимая — зачем. И получил в ответ то, что должно было быть сказано не девушкой, а мной самим:

— Нечего, Петр Александрович, валить на Бога наш собственный идиотизм.

Мы не менялись мыслями.

Просто наши мысли игрались в салочки.

Она постоянно что-то отчебучивала, вынуждая в ответ становиться отчебучивателем меня:

— Впрочем — у каждого свой бог, — добавил я, тут же продемонстрировав, что если мой разум может отправиться в самоволку, то моя глупость — всегда на посту.

— Это что же — богов столько же, сколько и людей? — усмехнулась Злата в ответ.