Николай Удальцов - Модель

Она просто хотела понять — с кем имеет дело…

…Я, теперь уже внимательнее, посмотрел на свою новую знакомую и обратил внимание на то, что, даже стоя в свободной позе, она все время принимала выигрышное для себя положение.

Мысль о том, что она позирует передо мной, мне в голову не пришла.

Как не пришла в голову мысль о том, что незамужняя женщина автоматически позирует всем.

— А вы хотели бы написать картину с меня? — встретив мой взгляд, улыбнувшись, спросила она.

И хотя в ее вопросе не было ничего обязательного, я ответил ей совершенно искренне, хотя и не вполне понятно даже мне самому:

— Да, хотел бы.

— Можете сказать — почему?

— Потому что художник пишет картины не потому, что он хочет их писать в определенных ситуациях.

А потому, что в определенных ситуациях не писать картины он не может.

— И что это была бы за картина?

— Пока не знаю.

— А когда будете знать?

— Когда вы расскажете мне об этом.

— Но ведь вы видите — какая я есть?

— То, какая вы есть, я вижу.

Теперь вы должны рассказать мне о том, какой вы хотите быть…

…Ненадолго она задумалась; и мне почему-то показалось, что это были мысли не о картинах.

А потом, видимо, разрешив для самой себя какой-то вопрос, сказала:

— Ну, что же, поехали.

Можете начать писать с меня картину уже сегодня.

— Вы понимаете, что я буду писать вас голой? — спросил я, и на эту последнюю линию в системе координат она спокойно поставила свой штрих:

— Конечно, понимаю.

Если бы вы собирались писать меня одетой, то об этом сказали бы…

…В этой молодой женщине неуловимо-необычным было все.

Или, во всяком случае, — многое.

И эта необычность как-то сразу стала ее естественностью настолько естественной, что меня даже не удивило, что, собственно, познакомились мы с ней уже в такси, где-то на второй трети дороги от Центрального дома художников к моей мастерской в Подмосковье.

И я не мог вспомнить, о чем мы говорили проезжая Новый Арбат и Кутузовку.

Лишь где-то в районе кинотеатра «Минск» я спросил ее:

— Как тебя зовут? — А вот то, что на тот момент мы уже перешли на ты — я помнил.

Звали мою новую знакомую Элия.

А ее фамилия представляла собой пасьянс из букв «и», «ю», «я».

И я сократил ее до четырех удобопроизносимых знаков, никоим образом не бросая тень на великий прибалтийский народ, дружественный двум другим великим прибалтийским народам — Вита.

Элия Вита — так и вошла в мою мастерскую молодая женщина под этим именем.

Правда, перед этим мы заглянули в гастроном за тем, что могло бы превратиться в обед и во вполне возможный ужин; и там возник наш первый геополитический диспут.

Дело в том, что на одном из прилавков громоздились штабеля прибалтийских консервов; и я предложил Элин похозяйничать в смысле выбора.

— Один импорт у вас в магазинах, — поукоризнила она наше сельское хозяйство.

А заодно — и всю остальную экономику.

И мне ничего не осталось, как ответить, вступившись тем самым за родной совет министров:

— В определенном смысле, друг мой, ты ведь тоже импорт.

Элия Вита, проходя между прилавками, понемногу заполняла сетчатую корзинку.

И делала это по-хозяйски самостоятельно.

Лишь один раз обернулась ко мне:

— Не возражаешь против того, чтобы у нас был мясной ужин?

— Не возражаю, — ответил я.

— В качестве альтернативы колбасе можем взять сыр.

— Можем, — вновь согласился я.

Хотя альтернативой колбасе мне всегда казался не сыр, а социализм.

Видимо, здесь дело было в том, что места, где были колбаса и сыр, я видел, а мест, где были бы колбаса и социализм — нет…

…Однажды, разговаривая с моим другом, художником Васей Никитиным, как и большинство наших современников — ни о чем, а значит, аргументируя свои мысли примерами, не имеющими к теме разговора никакого отношения, я зачем-то сказал:

— Хороша ложка к обеду, — получил в ответ, вполне соответствовавший моему бесспорному утверждению бесспорный ответ:

— Ага.

А к ужину — женщина…

…Когда мы оказались на лестничной клетке, и я чуть задержался, разыскивая ключи в кармане, Элия Вита, подойдя к моей двери, несколько раз похлопала ладошкой по кожаной обивке.

Удача и смерть по несколько раз в одну дверь не стучатся.

Такое бывает только с надеждой.

И когда однажды мы заговорили об этом с моим другом, художником Гришей Керчиным, я констатировал довольно печальную истину:

— Надежды умирают со смертью, — то Григорий вступился за продолжительность жизни надежд:

— Зато рождаются еще до зачатья…

— …Ты здесь работаешь? — Элия вошла в мастерскую, осмотрелась по стенам, на которых висели мои картины, прошла из угла в угол, нелишний раз демонстрируя свои ноги.

И вновь повторила свой вопрос-предположение:

— Ты здесь работаешь?

— Да, — ответил я.

— И женщины, которых ты ждешь, приходят к тебе сюда?

— Очень редко, — соврал я.

— Почему? — не остановилась моя гостья; и мне пришлось импровизировать:

— Элия, похоже, я такой старый, что мне уже иногда приходит в голову мысль, что в мастерской лучше поработать, чем ждать женщину.

Элия Вита вошла в мою мастерскую в первый раз.

И сделала это так, что не хотелось думать о том, что все происходящее когда-то происходит не только в первый раз, но и в последний.

Она обладала той грацией, которую можно было считать современной, потому что трудно было представить, что так же могла двигаться женщина в девятнадцатом веке.

Элия Вита отлично знала достоинства своей фигуры, а если в ее фигуре были недостатки — она умело скрывала их.

Взяв сумку с принесенными нами продуктами, я понес ее на кухню, и Элия прошла за мной:

— У тебя два холодильника? — На моей кухне действительно было два холодильника: один большой, стоявший просто так, второй маленький, которым я пользовался.

— Один.

Второй не работает.

— Почему? — спросила Элия, и я подумал о том, что ее вопрос относится к причине поломки.

И в ответ просто пожал плечами.

Не объяснять же мне было прибалтийской гостье, что Россия такая страна, в которой всегда хоть что-нибудь не работает: то холодильник, то правительство.

Но оказалось, что ее вопрос относился не к проблемам теории надежности машин и агрегатов, а к моей персональной безалаберности:

— Почему ты его не выбросишь? Он же мешает.

— Не знаю, — честно ответил я; а потом подумал и решил, что все-таки знаю:

— Наверное, потому, что, если я начну заниматься тем, что стану выбрасывать все, что мне мешает, у меня не останется времени ни на что другое в жизни…

…Мы расстались с кухней, и Элия прошла глазами по книжным полкам в моей мастерской; и, видя, что она бегло прочитывает названия на корешках, я сказал, указывая на полки у противоположенной стены: