Серж Чума - Вульгарность хризантем

Леонида Матвеевна.

Уважаемая Леонида Матвевна, ваш сын — подлец и онанист! Многостаночник хренов! Хармсовед позорный! Пришел домой, вся задница в помаде! А я его, глупая дура, боготворила и метала ему, как честная девушка, гречку с блинами! Не пишите мне больше, мамуля, я в обиде.

Алиса Варфоломеевна.

Алисочка, родная, как я тебя понимаю! Левочка пошел, как говорится, не сродни, а в родню! Копия Петра Самсоновича! Сколько кровушки он у меня повыпил, сукин кот! Сколько, курвец, благородных порывов загубил! Твердил без устали: «Из Москвы, из Москвы!» Привез нас с Левушкой, ядрена мышь, на выселки, в глушь проклятую! Похабник был Петруша первостатейный! Все девок осматривал, пел в клубе и пользовал как доктор весь околоток, муде его на бороде…

Так что прости, Алисочка, сыночку моего неразумного, если можешь, а также непременно проследи, чтобы с несветскими дамами Левочка не тусовался! Вижу, одолели совсем касатика моего тургеневские стервы! А черта с этим, как бишь его, пизданимом «Хармс» — в макулатуру, и дело с концом!

Пока, Варфоломевна, не зуди; вот увидишь, всё, бля буду, образуется!

Мама Леня.

Вертолет летел над болотной речкой, извивавшейся как гусиные кишки, по направлению к Северной Сосьве. По берегам желтели островки берез; мелькали пепельно-серыми пятнами пожарища; простирались бескрайние болота, над которыми вальсировали мириады черных бабочек. Они кружили над карликовыми соснами-уродцами, согбенными, словно старики-шаманы, исполняя какой-то церемониальный танец. Вертолет мчался над караванами коров, гулявших «нос в хвост» окрест русских деревень по узким таежным тропам. На земле оставались «пионерские лагеря в тайге» — зоны или островки правопорядка, соединенные с «большой землей» узкоколейками и веткой Екатеринбург — Приобье. По ней зеленый поезд-«бичевоз» регулярно доставлял в эту глушь отборный человеческий материал. Через месяц-полтора по Оби пойдет шуга. Зимой в этих краях замерзают даже ангелы-хранители, а сейчас стояла замечательная пора — ранняя осень, рай без гнуса.

Недавно экипаж Ми-8, ведомый командиром Алексеем Никаноровым, занимался переброской отряда карателей тайги из числа охотников-иностранцев. В плане ознакомления с местными традициями и обычаями собирали кедровый орех «на лету». Процедура эта проста, как все противозаконное… Машина зависает над кедрачом и, раскачиваясь из стороны в сторону, воздушным потоком вытрясает, как душу, шишки из верхушек кедров. Главное в таких операциях — приземлиться недалече, быстро собрать добычу и вовремя улететь, пока, как говорят в народе, «ветер без сучков».

На этот раз Никаноров перевозил немного «шизанутый» коллектив этнологов-любителей, состоявший из трех сорокалетних москвичей — искателей приключений. Они направлялись в деревню Узкий Бор, откуда и намеревались начать экспедицию. Мужики готовились к научной работе, налегая на разные интересные напитки, и временами пытались раскачать вертолет. Задумали же они неслыханное — в рекордно короткий срок изучить мировоззрение народа манси и, более того, добраться до его гносеологических корней, раскопав могилы предков.

«Видный этноархеолог» — великан по прозвищу «рыжий лось», возглавлявший группу, пообещал командиру щедро отблагодарить весь экипаж, если не будет болтать лишнее об экспедиции. Да и сам Никаноров не особенно-то верил гробокопателям, предполагал, что столичных жителей влечет в глухомань все та же легенда о «золотой бабе» и «медном гусе», несметных сокровищах Югры, а также понятное желание напиться всласть и покутить на природе.

Приземлились недалеко от деревни на дно «умершей» к осени заводи. С «гнилого угла», с запада, ветер нагнал тучи, заморосил мерзкий осенний дождик. Метров за пятьдесят до поселка путников встретил долгожданный «мансийский дух» — резкий запах, напоминающий смесь ароматов «Пуазон плюс» и «Воздух минус». Рядом с избами вонь стала невыносимой. Однако человек ко всему привыкает, даже к дерьмовой жизни в собственном дерьме. Экспедицию встречала на краю деревни из пяти домов и семи амбаров на курьих ножках делегация аборигенов и собак. Впереди шел местный голова, бригадир и ветеринар Николай, которого за глаза величали «скотина-фершел». Это прозвище прилепилось к нему по причине крутого нрава, если не сказать, деспотизма в управлении людским и оленьим стадом, что, однако, благоприятно сказывалось на благосостоянии жителей поселка.

Никаноров по таежному обычаю тепло поприветствовал старого знакомого и передал ему подарки для всей родни. Привез он два литра спирта, папиросы, керосин и особо ценимый поселянами «индийский» чай, по запаху и вкусу напоминавший бывшие в употреблении, хорошенько распаренные березовые веники.

Зашли в дом Николая — хибару в центре деревни с прилепленной сбоку пародией на огород. Живой огонь трепетал в очаге-чувале; стены единственной комнаты, оформленной в «неомансийском» стиле, украшали черепа лосей, оленьи рога, лисьи хвосты, календарь с кошечками и фотография Жукова… Она, наверное, напоминала хозяину о национальном «культурном герое» по имени Мир-Сусне-Хум, который, совсем как маршал, любил «прокатиться с ветерком» на белом коне. Были здесь и следы «колонизации» — лавки, фаянсовая посуда, граненые стаканы, застекленное окно и книги на самодельной полке. Медвежья шкура, как икона, висела на закопченной стене в мужской половине дома.

Хранительница очага круглолицая матрона Марьяна полулежала в импозантной позе, тщательно расчесывая гребнем длинные пряди волос, прямо над лавкой и колотила по ней обухом топора. Она давила вшей да блох этим народным и экологически чистым способом. Впрочем, вероятно, многим интимным насекомым удавалось скрыться и избежать заслуженной кары.

Отложив дела, хозяйка-чумработница собрала на стол. Гости, возбужденно базаря о красотах тайги, уселись на почетные места, закусили котлетами из лосятины, зажаренными в чесноке, сосьвинской селедкой, пустили спирт по кругу, выпили клюквенного чаю. Приезжие угощали хозяев датской ветчиной, салями, апельсинами и «ромом с колой».

К концу пиршества скуластая рябая физиономия Федора Анямова появилась в дверях. Федя был местным охотником и, вероятно по совместительству, юродивым, в душе которого, хранился честный образ тайги. Он стремительно передвигался в пространстве, резво семеня кривыми ногами.

— Лёсика пиехала! Лёсика пиехала! — заверещал он радостно и бросился обниматься с Алексеем. Потом с особым чувством, близким к пиетету, заглядывая в глаза пилота, спросил: — Верталетка Нарьян-Мара полетит? Полетит Нарьян-Мара?