Ирвин Шоу - Допустимые потери

В газетных интервью Гилдер нещадно поносил продюсеров нью-йоркских театров за их трусость, за выбор материала и постановки. Он объявил, что отныне сам без партнеров будет ставить пьесы. «Мужчина плюс мужчина» была его первая самостоятельная работа, поставленная во внебродвейском театре, и так как им с Шейлой было нечего делать вечером, они в последнюю минуту решили воспользоваться пригласительными билетами на премьеру, больше из любопытства, чем в надежде, что постановка доставит им удовольствие.

Но к тому, что им довелось увидеть, они явно не были готовы. Пьеса была о трансвертах и об их друзьях, и хотя Деймон, в соответствии с требованиями времени, относился к гомосексуализму совершенно нейтрально и порой даже приглашал к себе на обед некоторых своих клиентов, которые, как он знал, были «голубыми», поносный язык пьесы и глумливое изображение голых тел были для него непереносимы. Он встал в середине первого акта и, прекрасно понимая, что делает, сказал Шейле: «Идем отсюда. С меня достаточно. Это настоящая помойка».

Они сидели в самом центре, Деймон говорил громко и ясно, и, сопровождаемый Шейлой, пошел по проходу. Прежде чем они добрались до выхода, поднялось еще несколько пар, и кое-кто из них что-то выкрикивал, обращаясь к сцене.

Гилдер стоял у задних рядов, когда Деймон проходил мимо него. Деймон узнал его по фотографиям в газетах и по его изображению в поэтической позе на обложке программки, но прошел мимо него, не сказав ни слова.

В этот же вечер после единственного представления пьеса завершила свое существование.

— Я никогда еще не видела человека в такой ярости, — говорила Мелани Дил. — Он сказал труппе, что вы сознательно уничтожили пьесу, так как на премьере все или практически все знали, кто вы такой и каким вы пользуетесь влиянием. На второй акт не остался даже никто из критиков. Причина, по которой вы это сделали, как он сказал, заключается в том, что вы сортирный король и не можете выносить правду на сцене, и он обещал труппе, что уничтожит вас в театре и пошлет вас рыть канавы, что и является вашим настоящим делом. — Она хихикнула. — Он вас уничтожил?

— Как видите, — улыбаясь сказал Деймон. — Я по-прежнему могу себе позволить выпивать с симпатичной молодой леди в «Алгонкине». Хотя до меня доходили слухи, что он порочит меня по городу, и дважды ему удалось перекупить продюсеров, которые хотели ставить представляемые мною пьесы, но отказались от них. — Деймон пожал плечами. — В театре всегда есть риск наткнуться на такого богатого типа. Никто не воспринимает их слишком серьезно, и если бы я в самом деле был ответственен за провал пьесы, то мне полагалась бы медаль от общества. Мистер Гилдер меня не интересует. Он ничего собой не представляет. Не могли бы мы сменить тему разговора и заняться чем-то более стоящим? Что вы хотели сказать мне относительно «Яблока»?

— Когда вы в конторе говорили о постановке… вы описывали, как должна выглядеть Елена. Как она должна вести свою роль… — Она говорила короткими предложениями, переводя дыхание. — И я подумала, что этот человек описывает меня.

Деймон снова улыбнулся.

— Возможно, вы… м-м-м… подсознательно действовали на меня. — Его забавлял этот небольшой флирт. — Говорили ли вы мистеру Проктору, что хотите попробоваться на эту роль?

Она яростно замотала головой, и ее густые блестящие волосы упали на лицо.

— Для мистера Проктора я существую только в двух видах — как секретарша и как объект секса. — Ее маленькая симпатичная мордочка теперь была искажена злобой. — Он видит меня или за пишущей машинкой, или в постели. — Она хрипло засмеялась, с трудом держа себя в руках. — Безнадежно, Нью-Джерси. Скажите ему, если он вас спросит.

— Что это значит?

— Летом я со сборной труппой играла в Нью-Джерси в «Новых надеждах», — сказала она. — Все шло из рук вон плохо. Как только мы приступали к репетициям, кто-то говорил: «Безнадежно, Нью-Джерси». И теперь мы так говорим, когда нет и одного шанса на миллион.

Деймон ощутил первый острый электрический укол наслаждения и пожалел, что не попросил Оливера, чтобы он пораньше ушел из конторы и запер двери. Завтра он мог бы сказать Оливеру, что его хозяин не так стар, как может показаться.

— Мистер Проктор, — продолжала девушка, — высоко ценит ваш опыт и вкус. Как только вы присылаете ему пьесу, он сразу же принимается ее читать, что бы ни лежало у него на столе. И если вы замолвите за меня словечко, он послушается. — Она говорила не переводя дыхания и так близко наклонилась к нему, что ему не оставалось ничего другого, как уставиться взглядом на соблазнительные очертания ее груди под тонким свитером, под которым не было лифчика. Великолепное предложение, грустно подумал он, вспомнив свою молодость, которое преподносится ему прямо на блюдечке. Теперь он понял неотрывный взгляд Проктора, когда в присутствии Мелани он пытался обговаривать детали контракта.

Взволнованный, он заказал еще одну порцию, стараясь продолжить этот вечер. Девушка выпила свой стакан одним глотком, и он заказал для нее следующий. Теперь она раскраснелась от вина и говорила с еще большей скоростью и напором, чем раньше.

— Видите ли, — сказал он, оглядывая помещение в поисках тех, кто знает его и мог бы рассказать, что старый Роджер Деймон ныне шарит по колыбелькам. Не было никого, кого бы он знал, и Роджер несколько расслабился. — Видите ли, — повторил он, — над пьесой начнут работать еще не скоро. Пока нет режиссера. Да и автору придется переписывать весь первый акт.

— Все это я знаю, — нетерпеливо сказала она. — Но если вы шепнете мистеру Проктору на ушко, я буду ждать.

— Я бы посоветовал вам, мисс Дил…

— Мелани.

— Я бы посоветовал вам, Мелани, — он старался придерживаться отеческого тона, — не принимать предложений других ролей, пока вы ждете постановки.

— Мне нужно всего лишь получить возможность попытаться. — Теперь она говорила совершенно серьезно, склонившись к нему и неожиданно сильными пальцами взяв его за руку. — И вы должны предложить ему это. — Она отбросила волосы с высокого бледного лба. — Смотрите, — с вызовом сказала она, блестя глазами, — похожа я или нет на ту девушку, что вы описывали в офисе?

— Вы прекрасны, — мягко сказал он, стараясь взять себя в руки и придать комплименту более отеческое звучание, — моя дорогая.

Где-то неподалеку часы стали отбивать время.

— Уже поздно. Моя жена будет беспокоиться. — Шейла никогда не беспокоилась, если он приходил из конторы до восьми часов, потому что к тому времени он обычно звонил ей и говорил, что задержится на час — другой, но ему хотелось выглядеть любящим мужем перед этой искушавшей его девушкой, которая по возрасту вполне годилась ему в дочери.