Норман Льюис - День лисицы. От руки брата его

Неосторожная связь Молины с Пакитой понятна, если учесть глубокие противоречия, возникшие в сознании и чувствах молодого еще человека, пошедшего на опасное задание скрепя сердце. Столь же понятен и поступок Пакиты, ставшей предательницей поневоле. Ее толкнул на кражу радиоприемника-передатчика Молины голод. Заметим, Льюис и здесь кладет на полотно любопытный реалистический мазок: Пакита не крадет ни одной из тех денежных купюр, которыми туго набит бумажник ее спящего любовника. В своем предательстве, совершенном чисто случайно, Пакита — слепое орудие обстоятельств, а ее поступок — продажа приемника скупщику — определяет все последующие события в жизни ряда людей.

Столь же убедительна и другая цепь событий: письмо, полученное Костой из Барселоны, содержащее мольбу Элены о денежной помощи; самозабвенный подвиг Косты, выходящего в море и мужественно выдерживающего поединок с огромной рыбой меру; наконец, невозможность продать рыбу в результате всеобщего бойкота — трагическое последствие ложного подозрения рыбаков. События развертываются динамично, помогая раскрыть психологию людей, сплетенных в один тугой узел судеб и обстоятельств. Композиция романа блестяще продумана и нигде не нарушает при этом строгих требований реалистической эстетики автора.

Рисуя второстепенные персонажи, Норман Льюис ограничивается законченным внешним портретом, открывающим в то же время черты внутреннего облика. Так, агенты разведывательного управления, появившиеся в Торре-дель-Мар в машине, грубо закамуфлированной под такси, даны пунктиром. В полицейском управлении трое анонимных агентов отказываются присесть по приглашению лейтенанта, но «искоса наблюдают за лейтенантом, повернув к нему бескровные, как у всех людей их профессии, лица».

Значительно полнее (хотя и здесь автор не отступает от своей лаконичной манеры) раскрыты характеры главных действующих лиц романа — Косты, Молины, дона Федерико. Меньше всего Льюис склонен к схематизму, рисунку в черных и белых тонах.

Множество противоречий живет в сознании и движет поступками Косты и Молины — двух персонажей, очень различных и очень тонко ДРУГ Другу противопоставленных. При всем их отличии (один полуграмотный рыбак, другой интеллигент, которому не чужда склонность к резонерству и самоанализу), Коста и Молина обладают одной «трагической виной» — тот и другой способны на подвиг и в то же время в чем-то трусливы.

И именно в малодушии и нерешительности Косты причина всех без исключения его несчастий. Он был малодушен во время войны, он не решается на прямоту в отношениях с рыбаками, он малодушен в разговоре с Кальесом. Отсюда и двусмысленность его слов, и двойственность его поступков.

Отношение к Косте рыбаков, таким образом, обоснованно. Они признают в нем мастера своего дела, видят его нищету, даже отчаяние, но в то же время верно ощущают в нем нечто ускользающее и двусмысленное.

Превосходно нарисован эпизод лова огромной рыбы, потребовавшего от Косты и ловкости, и умения, и страшного напряжения физических и моральных сил, но с самого начала предрешена трагическая бессмысленность этого подвига.

Столь же, если не более противоречивым перед нами предстает Молина, и, хотя в основе его судьбы все та же нерешительность и трусость, Молина не случайно будит в читателе иные чувства, чем Коста. Молина даже в самые трагические минуты своей жизни вызывает раздражение, порой брезгливость.

Недаром эпизод его встречи с Вилановой, после неудачной попытки самоубийства, дан в гротескном ключе.

В молодом республиканце, живущем вдали от родины, в вынужденной эмиграции, работает, но словам Льюиса, «собственная пятая колонна». Он утратил не столько веру в то дело, которому призван служить, сколько желание рисковать собой и встать лицом к лицу с опасностью.

Молина берется за выполнение задания партии почти механически. Не будущее Испании и свобода ее народа волнуют его, а возможность найти и построить крошечное счастьице маленького человека. Старая и затертая мечта мещанина: личное маленькое благополучие, а в остальном — хоть потоп. В фигуре Молины нет ни унции героизма, и потому так гротескны его потуги на самоубийство, его цепляние за жизнь и весь эпизод встречи со старым Федерико.

«Я трус, — признается Виланове Молина. — Сегодня я уже один раз заставил себя принять смерть. Меня это сломило. Я опустошен. Сейчас это в тысячу раз труднее».

Совсем другим и по-другому нарисован старый Виланова, случайно сыгравший решающую роль в спасении Молины.

Если в обрисовке Молины прорывается презрение автора к его слабодушию, то в обрисовке образа дона Федерико Вилановы юмор переплетен со сдержанной грустью и в конце начинает превалировать подчеркнутый лиризм.

Поначалу дон Федерико воспринимается только как старый чудак, его главным занятием кажется забота о своем здоровье и поддержании «чести дома», полуразрушенного обиталища старинных традиций, где предки Вилановы прожили три столетия своего медленного упадка. Забавное, чудаковатое постепенно начинает переплетаться с печальным. Типичный идальго XX века, разорившийся и обреченный, дон Федерико воспринимается как человек, объективно потерявший уже все, кроме воспитанной в нем поколениями гордости и собственного достоинства. Независимость и уважение к самому себе характеризуют Виланову и в его взаимоотношениях с местными властями, в том отпоре, который он дает Валсу, «рыцарю черного рынка», скупающему земли в районе Торре-дель-Мар. При всех его чудачествах, Виланова в конце книги выступает перед читателем как человек большого мужества и большой внутренней цельности. Он объективно встает в один ряд с борцами Сопротивления — рыбаками Франсиско и Симоном.

Язык Льюиса в «Дне лисицы» такой же сдержанный и строго отработанный, как и вся манера его письма. Только изредка Льюис позволяет себе образные сравнения, причем все они поразительно свежи и смелы в своей непредвиденности. Именно в силу своей непредвиденности — порой даже парадоксальной — образные находки Льюиса остаются в памяти как яркое зрительное впечатление. Так, море, утром еще спокойное и белесое, словно таит «жар расплавленного металла». Плескаясь в далеких гротах, «тихонько покашливает вода». Говоря о Марте — матери Косты, — Льюис мимоходом набрасывает ее портрет: «Годы стерли черты ее лица тысячью нанесенных на него крест-накрест ударов».

Подтекст, на котором строится роман, автор дает понять различными словесными оборотами. Видя приближающуюся к его дому полицию, Виланова говорит: «Хорошо, что я уже стар, потому что когда-то я был метким стрелком и, конечно, кого-нибудь бы убил, да только не тех, кого надо. Ведь тех, кого надо, пулей не достанешь!» Или в диалоге лейтенанта Кальеса с полковником: «А на него можно положиться?» — вопрошает полковник, когда Кальес ему передает рассказ Гомеса об исчезновении Молины. «Нет, сеньор, — отвечает лейтенант. — Он интеллектуал».