Ричард Харвелл - Колокола

Мы тоже посмеялись и поприветствовали Тассо-героя, но тут Ремус оборвал нас, заметив, что Гуаданьи может исполнить свою угрозу.

— Спрячься лучше в нашем экипаже, пока мы готовимся, — посоветовал ему старый волк. — Он будет искать тебя здесь.

Глаза Тассо полезли на лоб от ужаса. Он исчез, как мышь.

Как и задумывал Ремус, два этих дня Тассо провел, приводя в порядок наш экипаж и ухаживая за четверкой кобыл. Он даже попытался научить меня управлять ими, но я нашел это делом столь же трудным, как жонглирование. Когда я наконец решил, что все готово к отъезду, мы заполнили наш новый дом своими пожитками. В самую последнюю очередь мы с помощью Николая подняли на крышу экипажа печку Тассо, и я накрепко привязал ее веревками.

Наконец, в полночь 30 декабря 1762 года, мы покинули свои комнаты — ровно за один день до срока, установленного нам Гуаданьи. Добрая часть следующего часа ушла на то, чтобы осторожно протащить громоздкую коляску по обледенелой, покрытой выбоинами улице. Тассо сидел на своем насесте и уговаривал наших кобыл ступать медленнее, особенно беспокоясь о том, чтобы не сломать колесо. Потом мы добрались до насыпи и узрели полную луну, серебряным светом заливающую безбрежные снежные просторы. И пока мы ехали, эта ледяная пластина потрескивала, как будто земля под ней ворочалась во сне. Мы миновали дворцовые ворота и оказались в городе. Улицы были пустынны, окна домов темны. Город спал, как я и предполагал.

Тассо направил экипаж к дворцу Риша, и, когда мы до него добрались, я высунулся из окна и шепотом сказал, где именно нам остановиться.

Потом повернулся к моим друзьям:

— Готовы?

Они кивнули, и мы приступили к делу. Мы не стали штурмовать эту крепость, а направились к Штефансдому, черная башня которого возвышалась на фоне неба.

Ремус и я держали Николая под руки, чтобы он не поскользнулся на льду. Очень скоро мы подошли к церкви и бесшумно проскользнули внутрь. На входе помедлили. Пещерообразный неф освещался мерцающими огоньками свечей, чей свет едва ли согревал разветвлявшиеся у потолка колонны. Мы никого не увидели, но я услышал скрип скамьи и тихий шорох шагов по каменному полу. И понял, что мы были там не одни. Николай, прищурившись, посмотрел на алтарь, как будто что-то злое пряталось за ним.

Я шепнул Тассо, чтобы он шел за мной. Показал ему на дверь, которую нужно было открыть. Карлик исчез в темноте. Я прислушивался к звяканью металла, пока он возился с замком. Наконец до меня донесся радостный скрип дверных петель.

Мы начали медленно подниматься по лестнице. Перед нами на четвереньках карабкался Николай; как только стало ясно, что те, кто остался в нефе, нас не услышат; в промежутке между двумя тяжелыми вздохами он пробормотал:

— Я чувствую, как груз моих грехов… становится легче с каждой ступенькой.

Я про себя молился, чтобы он не скатился вниз и не раздавил нас всех.

Наконец мы достигли вершины и решили несколько минут передохнуть. Я зажег свечу. Николай промокнул лоб рукавом потертого плаща. Прищурившись, он взглянул на шестнадцать колокольных веревок, свисавших из шестнадцати отверстий в потолке.

— Если нужно шестнадцать человек, чтобы звонить в этот колокол, как мы трое сделаем это? Ты явно переоцениваешь мои силы, если полагаешь, что я один стою четырнадцати человек.

— Нет, — ответил я, поднимаясь и подходя к одной из веревок. — Шестнадцать человек не нужно. Все дело во времени. Даже шестнадцать человек не смогут поднять Пуммерин, но вы трое сможете ее раскачать.

Я схватился рукой за веревку и с силой потянул за нее. Точно так же веревка могла быть привязана к потолку, потому что никакого движения не последовало. Я прислушался. Шестнадцать веревок исчезали в шестнадцати отверстиях в потолке, а потом, пройдя через шестнадцать блоков, сплетались в один канат, который оборачивался вокруг ее колеса, И блоки едва слышно скрипнули. Пуммерин слегка качнулась, на сотую долю волоса. Потом я услышал второй скрип — знак того, что движение достигло высшей точки и пошло в обратную сторону. И когда я это услышал, я снова потянул за веревку. На этот раз скрип был громче. Я снова повторил все это, потом еще раз, и еще, еще и еще. Я резко и равномерно дергал за веревку, и постепенно почувствовал ее податливость.

— Они двигаются! — сказал Тассо и показал на веревки.

Они на самом деле двигались. Все шестнадцать веревок в идеальной гармонии слегка покачивали своими концами.

— Это займет какое-то время, — предупредил я, — пока Пуммерин еще сильнее не раскачается и не начнет звонить. Но теперь этого достаточно. И мне еще нужно многое сделать.

Ремус потянулся к одной из веревок, и когда та оказалась у него в руках, дернул за нее.

— Я чувствую, — сказал он и провел большим пальцем по истертым волокнам, как будто веревка была каким-то неведомым существом, о котором ему не доводилось читать ни в одной из своих книг.

— Продолжай тянуть, — велел я и отпустил свою веревку.

Я достал из мешка пчелиный воск, шерсть и муслин. Начал с ушей Николая. Заполнил отверстия мягким воском, заткнул шерстью. Потом несколько раз обернул его голову муслином, чтобы затычки не выпали. Очень скоро он стал похож на изувеченного солдата, сбежавшего от хирурга.

— Ты слышишь что-нибудь? — спросил я.

— Колокол уже звонит? — закричал он так громко, что Ремус отпрянул.

Я поблагодарил Бога за то, что мы находились на самой высокой башне в городе и наших криков никто не слышал.

— Тассо, ты следующий! — произнеся.

Николай поднялся на ноги и ухватился за ближайшую к нему веревку. Изо всех сил потянул за нее, но не рассчитал.

— Нет! — завопил Ремус. — Сейчас!

Очень скоро они уже тянули в унисон, и веревки пустились в пляс. Я закончил с ушами Тассо и принялся за Ремуса.

— А потом я закрою уши тебе, — пообещал Ремус.

— Мне не нужно, — ответил я.

— Как это так? — спросил он. — Ведь ты же оглохнешь!

У меня не было времени на объяснения.

— Моя мать, — сказал я, — она сама была колоколом.

Он озадаченно посмотрел на меня, но потом я заткнул ему второе ухо, и мы больше не могли разговаривать. Когда Ремус занял свое место, мне пришло в голову, что нужно было бы в последний раз обсудить с ними мои планы. Но Пуммерин раскачивалась уже так сильно, что ноги Тассо отрывались от пола. С каждым рывком Ремус приседал и потом вставал, когда Пуммерин шла в обратную сторону и влекла его за собой вверх. Николай, подняв руки над головой, тянул веревку к своему поясу.

Сколько пройдет времени до того, как она начнет звонить? И сколько пройдет времени, пока кто-нибудь не прибежит, чтобы остановить их? Нужно было идеально все рассчитать. Но перед тем, как уйти, мне предстояло сделать еще кое-что — я должен был выполнить свою клятву. Я бросился на колокольню. Лунный свет лился в нее со всех четырех сторон, отбрасывая на губы Пуммерин резкие тени. Я залез под колокол. Ее слабое раскачивание обдувало мое лицо холодным дыханием. Я рассудил, что первый удар зазвучит через десять минут.