Дженнифер Кауфман - Любовница Фрейда

— Это все поручения, мадам?

— Да. И не забудь про цветы. Их надо полить ровно в одиннадцать.

Эдна испустила тяжкий вздох и, демонстративно прихрамывая, вышла из спальни и закрыла дверь. Марта поморщилась, достала из корзинки рукоделие и принялась обвязывать салфетку, решительно вставляя крючок в петлю и делая накид. Как будто дом действительно остро нуждался в салфетках…

— Ровно в одиннадцать? — промолвила Минна.

— Вечно она забывает.

— Я сама полью.

— Это не твоя обязанность. Эта женщина меня сводит с ума. Ей-богу, что ни неделя, то новая болячка. Еще какой-нибудь недуг, и я укажу ей на дверь.

— Нет, не укажешь. Она с тобой всегда была и будет, — возразила Минна, и раздражение сестры хлынуло волной.

— Я устала от ее нытья! То долги, то муж-мошенник, то больная мать, то сестра, потерявшая место. Я только и делаю, что утешаю ее, потом злюсь и взрываюсь. Затем раскаиваюсь. Можешь сделать мне компресс?

Разговор с Мартой напомнил Минне, что женщины либо держат служанок, либо сами прислуживают. По опыту она знала, что мир делится на хозяек и служанок, на «них» и «нас». Промежуточным звеном являлись гувернантки и компаньонки. Эти женщины, обычно одинокие, существовали в своеобразном социальном вакууме. Они зачастую происходили из крупной буржуазии, но несчастливые семейные обстоятельства, разорение или развод вынуждали их самих зарабатывать на жизнь. Минна познала эту тяжкую стезю, существование в «полосе отчуждения». Прислуга частенько завидовала ей, презирая за то, что она «слишком о себе понимала».

Работая за жалованье, как и прочие домашние слуги, Минна все равно принадлежала к высшему классу. Ее работодатели хотя и не приравнивали ее к слугам, но считали беженкой от несчастливых обстоятельств, посему не заслуживающей того, чтобы с ней обращались как с ровней. А теперь все было иначе. Минна взяла холщовое полотенце, висевшее возле умывальника, окунула его в тепловатую воду и подала Марте.

— Давай сменим тему? Поговорим о Матильде? — предложила Минна.

— Зачем? Она что, тоже заболела?

— Ее тошнит от ученья. Ребенку совершенно неинтересно. К тому же у гувернантки на уроках истории можно умереть со скуки.

— Да ты хоть всех гувернанток от Вены до Берлина перепробуй, нашей Матильде все равно будет скучно. Да и вообще, какой прок от этой латыни или истории?

— По-твоему, девочка должна остаться неучем? Кстати, ты разрешаешь ей в обуви садиться на диваны? Недавно она…

— Разумеется, нет! — перебила Марта. — У меня голова раскалывается. Я глаз не сомкнула всю ночь. Подай мне лекарство, будь так добра, в правом верхнем ящике.

Минна достала кобальтовый флакон «Успокоительного сиропа матушки Бейли» — одного их самых популярных болеутоляющих. Со времени работы у своей последней хозяйки она знала, что средство это было так же доступно, как нюхательная соль. Любой сообразительный человек понимал, что это настойка опиума, а опиум в считаные минуты исцеляет от всего — будь то икота, сифилис, бронхит или невыносимое существование.

Одна знакомая гувернантка глотала данную настойку, словно выпивку, каждый вечер после ужина, а потом несла всякий вздор, пока на все ее беды не опускалась завеса забвения. Минна переживала, что Марта тоже принимает опиумный сироп и, что особенно злило, дает его детям. Достаточно взглянуть на этикетку, чтобы увидеть зло, коварно притаившееся во флаконе: портрет «матушки», напоминающей Екатерину Медичи, в ниспадающих белых одеждах, и младенчика с ликом херувима. Женщина держала в вытянутой руке шприц и загадочно улыбалась. Казалось, что сейчас она даст ребенку теплую бутылочку с молоком, а не отраву.

— Будь с этим поосторожнее, — сказала Минна, — почему бы тебе не выпить глоток виски? Он действует так же.

— Неправда. И к тому же все это принимают и принимали, — отрезала Марта, прижимая влажное полотенце ко лбу.

Сестра права. Действительно, это принимали все. Художники и литературные львы еще с начала века — лорд Байрон, Китс, Эдгар Аллан По, Оскар Уайльд, сэр Артур Конан Дойл и Элизабет Баррет Браунинг. Некоторые от этого и умерли. Даже альтруистка Флоренс Найтингейл [12] Сестра милосердия и общественный деятель Великобритании. прибегала к его успокоительным свойствам. Минна не собиралась уговаривать Марту выбросить настойку, но надеялась, что сможет хотя бы уменьшить дозы.

— Не принимай снотворное днем.

— Я тебе сказала, что всю ночь не спала. Дай сюда!

— Хорошо. Но я перестала давать его Софи.

— Как? Она месяцами не спала по ночам.

— Ей больше не нужно.

— Это нужно мне.

— А что думает Зигмунд?

— Он думает только о работе… и он такой раздражительный.

Минна разглядывала лицо сестры, пока та принимала очередную дозу. Кожа болезненного сероватого оттенка, истонченные, безжизненные волосы прилипли ко лбу. «Черт побери! Она выглядит ужасно, — подумала Минна, — но почему ей безразлично? До рождения детей ее жизненной силы хватило бы на двоих. А теперь все, что она ни делала, казалось, дается с огромным трудом». Порой Марта становилась суетливой и придирчивой, а иногда казалось, будто кто-то выкачал из нее воздух и убил ее, но она еще жила. Сестра откинула голову на подушку и усмехнулась:

— Я бы хотела помочь ему, но Зигмунд ни во что меня не посвящает. Бродит, как туча. Ты и сама видела.

— Это не так, Марта. Ты пробовала с ним поговорить?

— Пробовала, но он сразу раздражается. И к тому же… эти исследования. Честно говоря, я их не выношу. — Марта отбросила компресс со лба, наклонилась вперед и понизила голос: — Они напоминают порнографию.

— В каком смысле?

— Во всех, — ответила она, поджимая губы. — Это замешено на сексе. В приличном обществе никто не обсуждает подобное. Иногда я так жалею, что мы не простое старомодное докторское семейство. Это было бы пристойнее.

Минна вспомнила времена, когда они были детьми, и мать, подобно большинству женщин, избегала любых разговоров не только о сексе, но даже о деторождении, и как тяжело переживала Марта появление первой менструации. Сестричка решила, что умирает, и бросилась вниз по лестнице с криками: «Мамочка, помоги!» А мать спокойно сообщила ей, что ее посетили обычные ежемесячные женские «гости» и выдала прокладку. «После сожги ее», — сказала она. Вот и все. Когда настал черед Минны, она вообще не сообщила об этом матери.

Минна смотрела, как сестра лениво полулежала, прислонившись к спинке кровати, одна рука безвольно покоилась на груди.

— Некоторые из его пациентов буйные. Я даже боюсь идти мимо, когда они выходят из кабинета. Знаешь, один даже пытался покончить с собой прямо у нас дома!

— Как?

— Бросился в лестничный пролет. Ничего не получилось. Но переполох был ужасный.