Дженнифер Доннелли - Революция

Лили выключает телевизор.

— Я и не знала, что это спорный вопрос, — говорю я.

— Какой вопрос?

— Про сердце. Думала, оно принадлежит Луи-Шарлю, кому же еще. Джи ведь в этом вполне уверен, да? Хотя, конечно, если б совсем не было сомнений, отца бы не пригласили.

— Не пригласили бы, — соглашается Лили и отпивает вино. — Насчет Джи ты права — он уверен, что это сердце Луи-Шарля. Он одержим этой историей уже тысячу лет и теперь жаждет научного подтверждения. А я вот не хочу никаких подтверждений. По мне, пусть бы сердце и дальше хранило свои секреты. Бывает правда, которой лучше не знать… Анди, как поживает неуловимый господин Малербо? — спрашивает она, меняя тему.

Я морщусь.

— По-прежнему неуловим.

— Все равно не сдавайся. Зайди в его дом-музей. Джи очень хвалит его портрет.

Я вспоминаю, как провела день в архиве и ничего не сделала, потому что зачиталась дневником, и уже собираюсь рассказать об этом Лили, но передумываю. Виджей знает про Алекс, а остальным не обязательно. Не хочу больше ни с кем ею делиться. Мне страшно, что ее у меня отберут, положат в бескислотный контейнер, велят трогать только в хлопковых перчатках.

Со временем я расскажу о ней и Лили, и Джи. Но потом, не сейчас.

Я уношу грязные тарелки на кухню. Лили кричит мне, что пойдет в мастерскую работать и чтобы я ее не дожидалась и шла спать. Вымыв посуду, я направляюсь к обеденному столу. Открытый футляр с гитарой лежит на том же месте, где я его вчера оставила. Я подхожу, чтобы его закрыть, но вместо этого достаю гитару. Касаться ее — по-прежнему чудесно. Я провожу рукой по изящным изгибам и перебираю струны. Часы Джи бьют восемь. Я понимаю, что тянуть дальше нельзя — время идет, а черновика как не было, так и нет. Убираю гитару на место, поднимаю одну из книжек по Малербо и начинаю читать.

Спустя четыре часа я перелистываю последнюю страницу. В глазах рябит от усталости, но я нашла кое-что полезное для предисловия. Я прочитала три книжки Джи, в которых анализируются каждый аккорд, такт и восьмушка, когда-либо написанные Малербо, остались еще две, но сейчас я больше не осилю ни страницы. Хватит, надо выпить стакан воды — и в постель. Завтра встану пораньше, чтобы успеть поработать в архиве. Но тут мой взгляд цепляется за торчащий из рюкзака дневник.

Я достаю его и верчу в руках. Она там, внутри. Я так ее и вижу — тоненькую девушку в смешных штанах до колена. Как она танцует на городской площади. Как ходит колесом по газонам Версаля. Как ведет за собой стайку хохочущих детей.

Что же случилось? Что пошло не так? Вот была девчонка, кувыркалась по Мраморному двору, мечтала о большой сцене. Как вышло, что за ее голову назначили награду? Почему она написала: «Мне семнадцать лет. Скоро я умру»?

Я вспоминаю слова Лили: «Бывает правда, которой лучше не знать».

Но тут же я слышу голос Алекс. Он громче и сильнее. Открт мои дневник , говорит он. Открой и читай, заклинаю тебя.

Ладно, посмотрю еще пару-тройку записей, а потом лягу. Честное слово.

1 мая 1795

Сегодня я едва не попалась. Лишь чудом все обошлось. Сейчас я в безопасности, в катакомбах, где нет никого, кроме мертвецов. Я затянула рану потуже, чтобы остановить кровь, но до сих пор не могу унять дрожь. Я все еще слышу их, как они мчатся за мной, дышат мне в спину и выкрикивают хриплые проклятья.

— А ну стоять, сучка! — рявкнул стражник, вцепившись в мое платье. — Ты кто такая? Где твои документы?

Я ответила, что живу на рю Берри, что у меня поручение от хозяина…

Звук пощечины, боль.

— Документы! — зарычал он, выхватил мою корзинку и откинул тряпку. Свеча упала на землю, следом посыпались фитили. Он подобрал один из них и поднес к лицу, а потом поднял на меня глаза.

— Сера! — процедил он. — Боже, так Зеленый Призрак — девчонка?!

— Отпустите! — взмолилась я. — Я его последняя надежда!

Но он не слышал меня. Никто в Париже больше никого не слышит, у всех красные колпаки натянуты на уши.

— Блан! Обертен! — крикнул он через плечо. — Быстро, сюда! Я поймал…

Он не успел договорить. У него была моя корзинка, но я по-прежнему держала фонарь, это он упустил из виду. Я с размаху ударила его по голове. Фонарь взорвался фонтаном искр и огня. Стражник с криком отшатнулся.

— Капитан Дюпен? — раздался чей-то голос. — Капитан Дюпен, что там?

Ко мне бросились еще двое — шустрые, как шакалы. Я побежала по темной улице, понимая, что пропала, но тут мне попалась распахнутая дверца кареты. Проскочив сквозь карету, я заперла за собой дверцу на щеколду и помчалась через какой-то двор, по пути споткнувшись о грабли и опрокинув таз со стиркой. С улицы доносились голоса. Мне вслед лаяли собаки.

Я металась как загнанный зверь. Куда дальше? В доме загорелся свет, и я успела разглядеть каменную стену в глубине двора. Я кинулась туда и примерилась к кладке. Ко мне уже бежал человек с кочергой в руке. Я попыталась запрыгнуть на стену. Потом еще раз, и еще, пока наконец мои ноги не нащупали опору. Я уже почти перевалилась на другую сторону, но тут кочерга сквозь несколько юбок впилась мне в ногу. Вскрикнув, я оттолкнула преследователя другой ногой.

Видимо, я угодила ему каблуком в лицо, потому что он взвыл, и сразу же рядом посыпались искры: это кочерга вонзилась в камень. Я с усилием перекинула себя через стену и спрыгнула с другой стороны. От раненой ноги по телу волнами расходилась боль. Я спотыкалась и падала. Меня тошнило, но я слышала погоню, крики и проклятья и понимала, что если поймают, то меня ждет не легкая смерть на гильотине — а веревка на ближайшем фонаре.

Поэтому я всякий раз поднималась и бежала дальше. Но не в Пале-Рояль, где меня зовут Александром и где я разгуливаю в мужском платье, а на запад, к церкви Сен-Рок, к склепу Валуа. Из склепа есть ход в катакомбы. О нем мне перед смертью рассказал герцог Орлеанский. Словно предвидел, что однажды мне придется искать спасение под землей. У меня там спрятан фонарь, его можно зажечь от огня, который горит в память об усопших Валуа.

Я привыкла не смотреть в катакомбах по сторонам, но иногда забываюсь и тогда вижу скрюченные в предсмертном ужасе пальцы, испачканные дерьмом штаны, гниющие головы, все свалено в кучи вдоль стен, и от этого зрелища хочется кричать. Но я сдерживаюсь, потому что знаю: если закричу — мне конец.

Меня здесь ждут покрывало, кусок сыра и вино. Раньше я спешила выпить, чтобы, когда мертвые начнут со мной говорить, можно было сказать себе, что я просто пьяна. Теперь я не спешу.

Я передохну здесь ночь-другую и буду писать в дневник, поскольку больше заняться нечем. Отныне станет еще труднее. Меня будут выслеживать, а из-за ноги я теперь не смогу ни лазать, ни бегать с былой легкостью. Меж тем я должна быть ловкой, чтобы они меня не поймали. Ни сегодня, ни завтра. Никогда.