Дженнифер Доннелли - Революция

Я подхватываю куриную ножку с накрытого стола и устраиваюсь в углу. Мимо меня прохаживаются женщины с глубокими вырезами. К их платьям и к несусветно высоким парикам приколоты миниатюры с портретами казненных близких. Такие же миниатюры стоят кое-где на столах. Напротив меня женщина ест клубнику. На ее подбородок падает красная капля сока. Мужчина, сидящий рядом, наклоняется и выпивает эту каплю. На шелковой обивке стула дрыхнет вонючий терьер. Какие-то девушки смеются, пряча лица за веерами.

Кто-то мочится в уголке, пролетевший через комнату попугай роняет дерьмо ему на плечо. Хозяин гонится за птицей, размахивая клюкой, и кричит:

— Мальволио! Ах, разбойник!

Пока я сидела с остальными музыкантами в конце огромного зала, все казалось сияющим и праздничным, но сейчас я вижу гостей вблизи — и замечаю оспяные рубцы под пудрой, вшей на париках. И — горечь в беспокойных взглядах.

— Великолепно! — бормочет кто-то рядом со мной. — Какая красота!..

Нет, это не красота, а кошмар. К исходу вечера люди все больше напоминают танцующих марионеток или заводных кукол, заплутавших во времени.

К часу бал заканчивается. Музыка стихает, исчезают красные ленты. В дверях слышны вздохи, поцелуи и обещания встретиться вновь. Все тихо расходятся, растворяясь в темноте ночных улиц.

— Пойдемте в «Фуа», — предлагает Амадей мне и еще двум музыкантам, что вышли вместе с нами.

Мне нужно от них отстать. Я уже успела встретиться с Фавелем, отдала ему табакерку, кольцо и шесть луидоров, и теперь под нашей с Гюго кроватью лежит очередной сверток. Я собираюсь вернуться за ним, чтобы затем подняться на крышу дома неподалеку от Тампля.

— Так ты с нами? — спрашивает Амадей.

— Нет, вы идите. Увидимся в следующей серии.

— Где-где увидимся?

— Я вас потом догоню.

Он хмурится.

— Куда ты собралась?

— У меня свидание.

— И с кем же?

Я не успеваю ничего соврать: Стефан, один из музыкантов, меня опережает.

— Как думаешь, Амадей, сегодня тоже будут фейерверки? — спрашивает он. За его локоть цепляется пьяная девица, которую он представляет как мадемуазель д'Арден.

— Фейерверки! Как это великолепно! — Мадемуазель начинает глупо хихикать.

— Я слышал, это для юного принца, — говорит Стефан.

— Огни в честь маленького узника! Как это трагично! — восклицает его спутница. — И как романтично!

— Ничего в этом нет романтичного, — вскидываюсь я. — Он умирает там в жутких страданиях.

— Что за глупости! — теряется мадемуазель. — За мальчиком хорошо присматривают, а скоро и вовсе отпустят!

— Неужели? Это вам кто сказал? — спрашиваю я.

Она неопределенно взмахивает рукой.

— Ах, я уже не помню. В газетах читала или слышала от соседей… Но откуда-то я это точно знаю!

— Друзья, друзья, — вмешивается Стефан, — сейчас важно только одно: жизнь налаживается! Террор закончился. Весь ужас в прошлом. Нам больше нечего бояться.

— Вам всегда будет чего бояться, — усмехаюсь я.

— Это правда, — соглашается второй музыкант. — Один безумец свержен — появится другой! Максимилиан Робеспьер мертв, как и Марат, и Сен-Жюст, и Эрбер. Но другие живы — и ждут своего часа. История полна властолюбивых чудовищ. Из-за таких, как они, страдает сейчас безвинный мальчик.

Я вспоминаю другого мальчика и другого Максимилиана. «Я — Максимилиан Эр Питерс! Я неподкупен, неумолим и несокрушим!.. Грядет революция, дети мои! Грядет революция!» — так он кричал. Вспоминаю других обитателей Темплтона. Несчастные, обездоленные люди. Я проходила мимо них каждый день не замечая, ни минуты о них не задумываясь. А потом стало слишком поздно.

Я думаю о том, как друзья Амадея развлекаются по ночам замысловатыми танцами и заумными беседами, прячась от мира, в котором медленно умирает беспомощный ребенок.

И я говорю им:

— Проблема не в таких, как Робеспьер или Марат. Проблема в таких, как мы с вами.

Все молчат.

— Ладно, пока, — говорю я и ухожу в темноту.

Возвращаясь назад к Амадею, я реву. Я обожгла руку — но реву я не от боли. Мне страшно, что ожог слишком серьезный и я не смогу больше играть на гитаре.

Последняя ракета сегодня почему-то никак не взлетала. Я ее выдернула, не обращая внимания на пламя, и сбросила вниз, пока она не взорвалась прямо передо мной.

Когда я сползла по скату конюшни, по улице уже бегали стражники. Чтобы забраться с ракетами наверх, мне пришлось лезть на дождевую бочку и карабкаться по сточной трубе. Спускаться оказалось проще: я просто съехала на заднице, а потом юркнула в конюшню и спряталась в одной из колясок. На сиденье лежала черная шкура, и я и накрылась ею, вжавшись в пол. Снаружи было темно, и шкура сливалась с тенями. Это, видимо, меня и спасло, потому что, когда стражники заглянули в окно коляски — я слышала, как они подходили, — они меня не заметили.

Я лежала так несколько часов. Рука пульсировала от боли, но я не смела пошевелиться и ушла только перед самым рассветом, когда стало ясно, что скоро придет конюх.

Амадей сидит за столом и что-то пишет. Когда я захожу, он поднимает взгляд и тут же замечает, что я держу правую руку за спиной.

— Как прошла ночь? — интересуется он.

— Волшебно, — отвечаю я, пожалуй, перебрав с жизнерадостностью тона.

— Стало быть, у тебя появился кавалер? И как?

— Лучше не бывает!

— Хорош собой?

— Ох, чувак, ты бы его видел.

— И, подозреваю, богат?

— Не то слово.

— А где он живет?

Пока я придумываю ответ, Амадей хватает меня за обожженное запястье, и я вскрикиваю от боли.

— Как странно. Если бы я не знал, что ты ходила на невинное свидание, — ей-богу, поклялся бы, что от тебя разит порохом. Наверное, твой кавалер — солдат? Нет?.. Тогда, должно быть, он торгует оружием! Тоже нет? Постой-постой, дай я угадаю… Ага, он делает фейерверки!

— Отпусти! — кричу я. — Отстань!

Он отпускает меня, но не отстает.

— Генерал Бонапарт — человек суровый, — продолжает он. — И, насколько мне известно, он фейерверки не жалует.

Я молчу и прижимаю к груди пылающую руку.

— Вижу, ты ищешь смерти, — произносит он. — И знаешь что? Раз ты ее так жаждешь, я устрою вам встречу.

И он снова хватает меня за руку. Я вою, но он тащит меня за дверь и вниз по лестнице, на улицу.

— Поторапливайся, — говорит он. — Это лучший театр во всем Париже. Мы должны занять места в первом ряду!

— Амадей, пожалуйста, отпусти меня.

— И не подумаю, — отвечает он, дергая меня за собой.

— Куда мы идем? — жалобно спрашиваю я.

— На плас дю Трон, — отвечает Амадей и внезапно останавливается. — О, слышишь? Вступительная увертюра.

Я не слышу ничего, кроме криков.

— Осталось немного. Идем же.