Хосе-Мария Виллагра - Антарктида

Ванглена местные жители не замечали. Они были явлениями разного масштаба и видели друг друга лишь благодаря атмосферным линзам. Ванглен просто исчезал из поля их зрения при попытке сблизиться. Он для них все равно что не существовал. Но однажды он все-таки удостоился долгого и пристального внимания со стороны местной женщины. Она решила побороться с ним взглядами, но, конечно, проиграла и прямо на его глазах превратилась в Киллену. Ванглен даже отлетел подальше, чтобы лучше разглядеть ее. Его сердце колотилось в груди, хотя Ванглен прекрасно сознавал, что это не Киллена, а лишь видимость ее, и стоит ему отвернуться, как она вновь превратится в женщину, которая ловит взгляды. Он даже не был уверен, что это женщина, а не животное или, скорее, атмосферное явление. Что это не был просто воздух, которым дышал Ванглен.

«Я честный священник и поэтому никогда не говорю людям, что Бог есть. Я лишь верю в то, что Он есть и что все, что происходит вокруг нас, происходит в согласии с Его волей и преисполнено высокого смысла. Именно вера помогла мне выстоять во времена растерянности и хаоса, когда никто вокруг не понимал, что происходит со всеми нами. Именно вера помогла мне со смирением принять крах всего, что люди веками считали смыслом существования. Вера помогала мне сохранить твердость и поддерживать слабых в самых трудных ситуациях, с которыми мне приходилось сталкиваться за годы службы полковым капелланом. Но верить в то, что Бог есть, — это лишь половина веры. Я не только верю, что Бог есть. Я верю в Него, верю в то, что Он прав, делая то, что Он делает с нами. Мы — лишь форма жизни. Форма, а не ее содержание. Кто нам дал право судить о том, что это значит — жить по-божески. С чего мы взяли, что можем быть правы в том, что считаем правотой? Как мы смеем думать, что можем ошибаться и что хоть какие-то из наших действий способны оскорбить Бога? И если наша праведность испокон веков вступала в неразрешимое противоречие со всем тем, что мы чувствуем на самом деле, то не справедливо ли то, что с нами произошло? Слава Богу, наконец мы перестаем быть людьми! Но это нелегко. Жить — и не стыдиться этого! Я всю жизнь смирял плоть. Я всю жизнь изнурял ее. Я честный священник и не делаю вид, что не чувствую ничего такого, что чувствую на самом деле. Каждый день, каждую минуту я веду напряженный внутренний поиск, обследуя самые темные закоулки своей души, а не завелось ли в них что-то за те недолгие минуты, что я ослаблял свой духовный взор. Я не даю ни единому греховному желанию шанса ускользнуть от моего внимания.

Еще до того, как порочная мысль шевельнется в моей душе, я уже готов к встрече с ней. Я во всеоружии. Я продумываю в мельчайших деталях и самым тщательным образом анализирую самые темные побуждения еще до того, как они во мне на самом деле возникнут. Поэтому ни одно из них, каким бы диким и безумным оно ни показалось, ни разу не захватило меня врасплох. Используя личный опыт, я научился помогать другим людям, изобличая в них все самое темное, открывая им глаза на мрак собственных душ. Ни одна святоша еще не уходила от меня без чувства глубочайшего потрясения тем, что я открыл ей. Каждый день я читаю своей страждущей пастве главы из армейского Устава. Но я чувствую, что могу прибавить что-то и от себя. Литература под запретом, и то, что я делаю по ночам, это преступление, но для меня уже давно не существует ничего преступного, и я пишу по ночам книгу, по сравнению с которой Устав — святое писание. Но я предан своему делу не только словом, но и делом. Священник обязан служить образцом для паствы. Само удовольствие я превратил в долг, в ежечасный подвиг. Так много блаженных женщин нуждаются в моей помощи. Все мужчины — в армии, нас здесь всего дюжина потрепанных ветеранов на весь квартал, и на паперти приходской церкви всегда толпятся несколько одержимых страдалиц, которые, целуя следы моих ног на ступенях, ползут за мной, на коленях моля меня о милости. И я никому не отказываю в утешении. Наш мир — тварный. Он не возник сам по себе. Святая вера во всесилии Божьем и в первородной правоте всего сущего всегда поддерживала меня! Но ныне… Ныне моя вера поколеблена. И виной тому — Мария! Она не ходит в церковь. Я ни разу не благословлял ее грехов. Но когда я вижу ее строгие серые глаза, то ко мне невольно закрадывается крамольная, дикая мысль: а вдруг и на Земле есть место для неземного? Вдруг истинное блаженство — это что-то совсем другое?»

— Мария! Мария Тремендос! Можно, я буду звать тебя так? Потрясающая Мария! — майор Санчес сидел за бесконечным дубовым столом, края которого скрывались где-то в полумраке. За его спиной косо нависал огромный портрет Генерала в белом кителе и, несмотря на свой властнопростецкий тон, майор казался совсем ребенком рядом с этим столом и портретом. Если бы не форма, над ним можно было даже посмеяться, настолько потешным был его вид: маленький, лысый, толстый человечек с красным носом-пуговкой. В кабинете царили сумерки, и, чтобы Мария лучше видела его, майор зажег и направил на себя настольную лампу, еще разительнее высветившую резкими, как надрезы, тенями сморщенное личико усохшего эмбриона с усиками.

Кондиционеры, как всегда, не работали из-за пыльцы и лепестков, и, несмотря на распахнутые настежь окна, в кабинете было темно и душно. Весь фасад дворца закрывал огромный портрет Генерала, и в распахнутом окне виднелся лишь маленький фрагмент какой-то его гигантской черты: не то бровь, не то ноздря, не то глаз. Мария едва различала многочисленные орудия пыток на стенах: плетки, ремни, цепи, удавки, кожаные маски, мотки веревки, ошейники, намордники, кляпы. Вдоль стен стояли жутковатого вида верстаки и станины. Майор весь взмок. Его лицо выпукло блестело в свете лампы. Руки на столе напоминали два куска распаренного мяса. Мария сидела в наручниках на табурете посреди кабинета. Майор надел на нее солнечные очки, чтобы не видеть ее глаз.

— Так и будешь молчать? — продолжал майор, отирая испарину со своего младенческого личика. — Значит, ты из тех, кто любит молчать. Кто не говорит ни «да», ни «нет». Но тогда тебе нужно хорошенько уяснить: сейчас, Мария, ты находишься в Особом отделе, а это такое место, где тебе придется сказать «да». Или «нет». Мне все равно, что ты скажешь. Главное, чтобы ты ответила. Ты знаешь, что не отвечать на любовь в нашей стране — это преступление, а не наказание, и если ты из тех, кто любит мучить, то ты попала по адресу. Но любовь Особого отдела — это особая любовь, и она не может остаться безответной. Я могу заставить тебя кричать мне «Да, да, да!» или «Нет, нет, нет!». Но мне нужно от тебя чистосердечное признание. Чистосердечное признание в любви. Не превращай любовь в пытку. Любовь может быть зла, поверь мне. Но я сделаю так, что все муки любви покажутся тебе раем. Я перевидал здесь много таких, как ты. И не надо считать меня зверем. Думаешь, я делаю все это лишь для собственного удовольствия? Я уже давно получаю удовольствие чисто механически. Это не очень сложные механизмы, поверь мне. Вон они, стоят в углу. Я могу пустить их в ход, а могу обойтись без их помощи, стоит тебе лишь попросить меня не делать этого. Скажи же что-нибудь! Ответь мне! Не бойся, я все равно призову тебя к ответу! Наручники — это лишь для того, чтобы ты чувствовала себя свободнее.