Степан Калита - Сполохи детства

С самого раннего детства я отличался ярко выраженной индивидуальностью. Поэтому в коллектив, где, как правило, все примерно одних способностей и притязаний, я вписывался с большим скрипом. Мне были одинаково отвратительны и массовые развлечения и общее дело.

В школе регулярно проводились субботники. Каждый раз мое участие в них заканчивалось конфликтом.

— Антонина Петровна, Степа ничего не делает, — жаловались тупые трудяги из числа сверстников. Впоследствии из большинства моих одноклассников получился отличный пролетариат. Жизнь обычно все расставляет по местам.

Несправедливость этого обвинения меня возмущала. Я стремился рационализировать процесс, облегчить им жизнь. А они, эти наглые тупицы, не желали затруднить себя малейшим умственным усилием.

Выработать навык руководителя не так-то просто. С годами я понял, что никто не любит команд свысока. Даже если ты на порядок умнее подчиненных, даже если желаешь им упростить задачу, они все равно вместо благодарности будут думать, что ты «раскомандовался». Но если с людьми ты на равных, демонстрируешь заинтересованность в деле, они готовы любую твою инициативу (даже самую дурацкую) воплотить в жизнь.

— Вставайте в цепочку, — кричал я участникам детского субботника, — так мы быстрее переложим все кирпичи.

Но на меня только косились угрюмо, и, кряхтя, их таскали. Раз за разом, работая ногами, а не мозгами, как вьючные животные. Я ругал их почем свет стоит, называя «придурками». И отказывался действовать также тупо. Так что конфликт был неизбежен. Преподаватели тоже не желали оценить мои идеи. Им казалось, что я просто ленюсь. Так что любой субботник заканчивался обычно вызовом в школу родителей.

Но в школе я, по крайней мере, мог плюнуть на коллектив (чего делать, как известно, не стоит) — и уйти домой. А вот в пионерском лагере такой роскоши у меня не было. Хотя я и там умудрялся, — когда все и вся окончательно доставали, — вылезти в дырку в заборе, чтобы пойти погулять по яблоневому саду. Сад охранял седой усатый сторож с ружьем. Поначалу он собирался меня шугануть. Даже направил на меня ружье. Но потом мы разговорились и неожиданно подружились. Поэтому я был единственным из «отдыхающих» в лагере, кому разрешалось ходить по саду. Сторож даже угощал меня яблоками. И называл «малец». Он говорил, что я напоминаю ему сына. Сын сторожа давно вырос и уехал в город. К отцу он приезжал редко, о чем тот сильно горевал. Но сыном очень гордился.

— Он у меня этот… завсклада, — говорил он, — такой молодец!

Как же я ненавидел пионерский лагерь. Такие же чувства заключенный, должно быть, питает к тюрьме, где провел долгие годы. Меня вывезли из дома, где у меня была абсолютная свобода перемещений — но я все равно ходил гулять сам, один — в летний лагерь, обнесенный по периметру железной оградой. Выход за нее приравнивался к побегу. И я сознательно шел на побег, чтобы только почувствовать себя свободным человеком.

Мама отправила меня в детское заключение, чтобы построить свою жизнь. У нее развивался роман с моим новым отцом, и я им, по всей видимости, мешал. Она сочла, что с бабушкой я и так провел слишком много времени, и меня надо отлучить от бабушки — чтобы потом, отвыкнув, я жил с ними.

От моего биологического отца новый папа отличался разительно. Он был худой и длинный, совсем не мускулистый, кудрявый, с копной волос, носил большие очки в роговой оправе. В нем не было и тени агрессии. По складу характера и личной склонности он был, пожалуй, идеальным педагогом, и мог часами нудно излагать какую-нибудь научную теорию. Он казался мне совсем не мужественным. Дети, к сожалению, не осознают, что подлинное мужество не в пустом мачизме и крепких мышцах, а в умении справиться с самым страшным врагом мужчины — рутиной. Ради своей семьи мужик должен уметь преодолеть многие желания, эгоизм, умерить страсти, и жить, думая, прежде всего, о счастье и процветании тех, кто рядом. Не всякому мачо это дано. Новый тощий отец совсем без мышц оказался настоящим мужиком. И ко мне он отнесся всерьез. Усыновил меня. Называл всегда сыном. Хотя самому ему было едва за двадцать. Он — моложе мамы на несколько лет…

В лагере было заведено взвешивать детей перед сменой и после. Если прирост биомассы составлял меньше десяти процентов, директору, по слухам, выносили взыскание. Я очень огорчал персонал. Поскольку был худ и тщедушен, как маленький заморыш, за смену не только не набрал вес, но даже немного похудел.

Мучительным в лагере было все. Житие в одной комнате с другими детьми. Они орали, сквернословили и громко пукали — их это веселило. Необходимость постоянно общаться с этими бандерлогами — от них было просто некуда скрыться. Утренние построения на линейку. Принудительная зарядка. Ходьба строем на завтраки, обеды и ужины. Сами завтраки, обеды и ужины — еда была казенной и отвратительно невкусной. Тихий час после обеда. Почему-то до взрослых не доходило, что далеко не у всех детей биологические часы совпадают. Нам не разрешали даже читать во время тихого часа. Приходилось лежать с закрытыми глазами, ожидая, сколько времени осталось до окончания этой статической пытки. Если кого-то заставали с открытыми глазами, вожатая мазала бедняге веки вьетнамской мазью «Звездочка». Очень действенная мера — после «Звездочки» открыть глаза нельзя было около получаса.

В лагере процветало воровство. Тогда я столкнулся с ним впервые. Крали деньги, конфеты, печенье, газировку — все, что разрешала иметь лагерная администрация. Во время экскурсии в город я купил наклейки, тарелку для кухни, бусиновый браслетик, хотел подарить их маме. Но в тот же день все подарки сперли… К несчастью для вора, который обокрал не того мальчика…

Примерно через полторы недели после начала смены в наш подмосковный лагерь приехала мама с моим будущим отцом. Они стояли за воротами. И я стремглав побежал к ним. Наконец-то — родные люди. Глотая слезы, я упрашивал их забрать меня из этого ужасного места, говорил, как мне здесь плохо… Хотя, в сущности, по-настоящему плохо было не мне, а двум первоклассникам, которые все еще писались в постели. Вот их травили всем отрядом. Включая девочек, которые порой куда более жестоки, чем мальчишки. Травили так, что те рыдали не переставая… Мама категорически отказалась меня забрать, сказала, что я должен быть мужчиной.

— А мне… а мне сказали, что я тут не должен быть! — выпалил я. — По возрасту!

— Кто это тебе сказал? — насторожилась мама. Чтобы отправить меня в лагерь, они долго уговаривали директора. Дело в том, что мне было всего шесть лет. А в самом младшем отряде ребятам было по семь.

— Вожатый, — ответил я.

— Пусть он своими делами занимается, — сказала мама. — И ты тоже эту тему не поднимай больше, пожалуйста. А то нас всех накажут. Ты же не хочешь, чтобы маму наказали?