Степан Калита - Сполохи детства

— Он же у нас смазливый, — сказал без какой-либо сентиментальности в голосе Сани, было ясно, что ему судьба приятеля, в общем-то, безразлична. — Ну он и вздернулся потом.

— Что? — переспросил я. — Как это «вздернулся»? — В голове не укладывалось, что Самца больше нет. Я же видел его всего несколько дней назад. Как всегда самоуверенного, с аккуратной причёсочкой на пробор и спокойными голубыми глазами.

— Откуда я знаю — как. Как все, так и он. Замучили мусора пацана. Всё. Нет больше Самца.

— А что Рыжий велел мне передать? — спросил я, сглотнув слюну.

— Ничего не велел.

— Совсем ничего?

— Совсем.

— Ну понятно, — я покивал. — Ну, я пойду тогда…

— Иди.

Я добрел до лавочки возле турников, сел на нее и призадумался. Довольно жестко все получилось. Но, если рассуждать здраво, жестко, но хорошо. Теперь никто не расскажет, что я сошел на «Силикатной». У милиционеров, наверняка, есть запись разговора с почты. Они могут даже узнать, откуда звонили. Но вряд ли меня там запомнили. Да и по голосу никто меня не опознает. Минус два — Цыганок и Самец…

«Теперь неплохо бы Сани убрать, — вдруг подумалось мне. — Да и Рыжего заодно… Как в районе сразу чисто станет, многие начнут дышать куда свободнее. Воздух появится свежий».

Я прокрутил эту мысль в своей голове и так и эдак. На первый взгляд, она мне очень даже нравилась. Но через некоторое время я понял, что рассуждаю, как готовый маньяк. Очень не хотелось превратиться в кого-нибудь вроде отличника Валеры — человека, который способен на все. Или еще хуже — в самого Рыжего. Убив Рыжего, ты и сам становишься Рыжим. Придя к этой мысли, я решил, что постараюсь жить спокойно, по мере возможности. И никуда не влезать. Если, конечно, дадут. Хотя, по-хорошему, этих ублюдков законченных, конечно, надо валить. Был бы у меня «охотничий билет» на отстрел отморозков, я бы даже не задумался, спустил курок. Но такие «охотничьи билеты» никто никому не выдает, даже в сказках…

Дома меня ждали родители с их спокойной размеренной жизнью, вкусный обед, картошка с котлетами, я даже посидел с отцом перед телевизором, посмотрел румынский фильм про ковбоев с Гойко Митичем. Потом почти час провалялся в своей комнате, пытаясь читать книжку — но самые разные мысли лезли в голову, и все время отвлекали, текст бежал от меня, я просто переставал его понимать. Я решил ни с кем не делиться тем, что произошло — даже с Серегой. Не дай бог разболтает — у него время от времени язык, как помело. Хотя поделиться так и подмывало. Такие тайны очень трудно держать в себе.

Но я сумел смолчать. Переключился на учебу, на секции, стал жить, как раньше. Память о случившемся немного потревожила — и оставила в покое…

До тех пор, пока через месяц я не оказался в подвале у Банды. Конечно, по приглашению Рыжего. Зашел — и сразу наткнулся взглядом на висящего в потолочной петле парня. Правую руку ему плотно примотали веревкой к железной скобе, и уже порядком поколотили. Под носом у него была размазана кровь, и левый глаз заплыл. Хотя били парня, в основном, в грудь — с разбегу. Развлекался молодняк.

Рыжий был бодрее, чем обычно, и изрядно пьян.

— Ну что?! — заорал он незнакомому парню, ткнул в меня указательным пальцем. — Узнаешь?! — Обернулся ко мне: — И ты знакомься, подольский наш дружок. Зовут Гарик.

Я весь похолодел. Такого развития событий я никак не ожидал.

— Конечно, не узнаёшь! — продолжал орать Рыжий. — Потому что вы, пидорасы, на встречу опоздали. Зато менты не опоздали. А я как знал… ну просто чуйка сработала, что не надо самому ехать. А вы меня там так и ждали. Да, Гарик? Думали, слить меня? Все за те дела прошлые наши слить? Я же долги-то возвращаю. Сказал, что возвращаю — и вернул. Конечно, ты его не знаешь. Потому что ты, с-сука. — Тут он пнул пленника ногой в живот, тот охнул от боли и захрипел «ма-ма» едва слышно. — Опоздал он. Так ты сказал? Ты не опоздал, Гарик, а специально позже пришел… Мой пацан еле оттуда убрался. А другой не успел. И всё — нет его. А какой был пацан. По нему все девки сохли. И свой — в доску. А ко мне вчера его мать приходила — тетя Надя. Я ее вот с таких лет знаю. И говорит: «Ну как же так получилось, Володенька?!» И что я ей скажу? Что пацаны подольские на встречу опоздали? Зато вместо себя прислали ментов…

Рыжий подошел, обнял меня за плечо.

— Давай, Степ, врежь ему как следует. А то он, падла такая, думает, что всех наебал.

— Нет… не хочу я, — я затряс головой. — Если бы в драке, а так бить… когда он привязан… не моё это.

Рыжий вытаращился на меня с удивлением:

— Да он же нас всех подставил. Ты же едва ноги оттуда сделал. Ты чего, Степа? А, Степа? Врежь ему, говорю тебе! Или я тебя совсем уважать перестану.

Бить подвешенного к потолку, словно боксерскую грушу, человека не хотелось, но я понял, что без этого не обойтись. И залепил ему по физиономию классическую двойку, так что он, охнув, еще больше обвис.

— Другое дело, — Рыжий удовлетворенно кивнул.

— И чего ты с ним делать собираешься? — спросил я.

— Да ничего… К сожалению. Если бы можно было, сделал бы уже. Но мне война с подольскими не нужна. Попинаем еще немножко для понимания, и отпустим.

Я сразу успокоился… Хотя этот кровавый подвальный эпизод еще долго не шел у меня из головы. Совесть — проклятое чувство. Если она у тебя присутствует, ее ничем не заглушить. Хотя можно попробовать. Я даже стал потихоньку подворовывать отцовский коньяк из серванта, разбавляя чаем. После коньяка становилось полегче. Но все равно — на душе было тягостно… Потом отец заметил, что коньяк не такой на вкус, был серьезный разговор, я обещал, что выпивать больше не буду, но «у меня плохая наследственность».

— Это я знаю, — сказал папа. — Заметь, это ты сам упомянул. Не я.

— Потому и упомянул, что плохая. Вот и получилось так с коньяком.

— И как часто тебя тянет выпить? — заинтересовался отец. — Это я к тому, что, может, уже лечиться пора?

— Не пора, — заверил я. — Я больше не буду. Ты сам знаешь, у меня характер. В общем, больше не буду.

— Понятно, — отец помолчал. — А если будешь, не сейчас, конечно, попозже, когда подрастешь, можно тебя попросить — не-пить-мой-коньяк! Пей свой, если так уж хочется!

Тут я обиделся на него не на шутку. Оказывается, он не за меня волновался. А за свой коньяк. У отца всегда были маленькие слабости, над которыми мы с мамой подшучивали. Он, к примеру, покупал и прятал шоколадные конфеты — чтобы потом съесть их в одиночестве. Хотя мы прекрасно знали, где находится его тайничок — в ящике стола на кухне, в дальнем углу. Коньяк он тоже, как выяснилось, предпочитал пить один, ни с кем не разделяя эту маленькую радость. И главное, жадным отца никак нельзя было назвать — он никогда не жалел для меня денег, когда они были, готов был поделиться последним — но только не конфетами и коньяком…