Наталья Никишина - Женское счастье (сборник)

Пока мужчины растапливали печь и готовили еду, Аида взялась за свое дело. Не обращая внимания на ворчание Мишеля о том, что современные женщины совсем обнаглели и даже на стол накрыть не могут, она повела Женьку в сад. Яблоки валялись под ногами, светились желто-золотым на ветвях. Листья на деревьях кое-где уже приобрели тот осенний оттенок, который через пару недель превратится в буйство красок. Аида собирала яблоки в кучи и усаживала Женьку возле них. Снимала и так, и этак. С тенью от листьев на лице, в шляпе и с распущенными волосами. На фоне серой, потрескавшейся стены дома с яблоком в руке. Возле ветвей, клонящихся под тяжестью плодов. Умудрилась даже пристроить ей на голову яблоневую ветку, полную маленьких пунцовых ранеток.

— Из таких райских яблочек моя бабушка варила варенье. Оно горьковатое было. А мне тогда нравилось, — говорила Аида, пощелкивая затвором и попыхивая сигаретой.

Аида уже использовала все свои и Женькины наряды, взятые с собой. И в мужскую рубашку одевала свою натурщицу, и в одной майке сидеть заставляла. И, наконец, решила, что необходимо добавить местный колорит, раз уж они здесь торчат, а потому отправилась по окрестным бабкам собирать этот колорит. Явление Аиды в мужском пиджаке и с неизменной сигаретой в зубах бабки восприняли спокойно. То ли жизнь приучила их ничему не удивляться, то ли от городских они именно таких вот чудачеств и ожидали. Ближайшая соседка баба Ганна согласилась показать добро, лежащее в сундуке. Аида накинулась на вышиванки, словно хищник на добычу. Она вертела спидныци и рубахи, заходясь от восторга. Про один наряд, особенно ярко вышитую рубаху и юбку, баба Ганна заметила:

— Це на весилля готовили. Мама моя в нем замуж выходила.

И тут Аиду осенило.

— Точно свадьба. Будем играть свадьбу! — воскликнула она.

Идея захватила и остальных. Мишель лепетал что-то про языческие обряды, лежащие в основе всякой свадьбы. Баба Ганна пообещала собрать местных старух для достоверности и создания атмосферы. Сергей, усмехаясь и отнекиваясь, все же согласился на роль жениха. Аида его утешила:

— Ты будешь просто фоном, статистом… Мне главное — Женькино лицо…

Пока бродили по дворам, подыскивая костюмы, солнце почти зашло, и игрище отложили до завтрашнего дня. Ночью на старой железной кровати с прогнувшейся сеткой Женька и Сергей любили друг друга. Темнота была кромешная, не городская. Только чуть виднелась в окне ветка старой груши, которая стучала в окно и пугала Женьку… А поутру, уже в рассветных лучах, когда они глядели друг на друга бессмысленно-счастливыми, какие бывают лишь после любовной близости, глазами, Женька вдруг затосковала так резко и больно, что сама испугалась. «Скоро он уйдет от меня», — решила она твердо. И сказала непослушным от недавней страсти голосом:

— Когда ты от меня уйдешь, сделай это не больно… — И засмеялась, добавив почти шутливо: — Убей меня нежно…

— Что за бред? Это у тебя утреннее помрачение, что ли? — поинтересовался Сережа.

— Это я в книжке прочитала, кажется, так песня какая-то называется… Но я ее не слышала.

Он посмотрел на нее почти жестко и сказал:

— Женька, заруби на своем красивом носу, что я не уйду от тебя. И тебе уйти не позволю.

После завтрака при свете солнца Аида решила, что рубахи слишком залежалые и желтоватый цвет будет заметен. Их постирали и развесили на веревках во дворе.

— А пока пойдем в баню! — заявила Аида.

Они нагрели воду и отправились в тесную баньку… На пол набросали травы, с чердака вытащили огромный старый таз из жести, позолотевший от времени… Аида поставила в него Женьку прямо в рубахе и ливанула на нее ведро воды. Рубаха облепила тело.

— Думай про первую брачную ночь! — приказала она Женьке.

Женька замерзла, покрылась пупырышками… Думать про свою первую ночь ей не хотелось. В ее первой ночи не было ничего интересного. Она, начитавшись дешевых романов, ожидала каких-то восторгов, но вместо оных ощутила только возню на своем теле и боль… Все было глупо и пошло. Ее первый был груб и агрессивен, возможно потому, что не знал, как себя вести… В конце концов, он был всего лишь первокурсник. Но Женька после этого аж на два года забыла думать про любовные утехи…

Аида вдруг разозлилась и начала орать:

— Где лицо?! Я тебя спрашиваю, где глаза?

Женька хотела сказать, где у нее глаза, и даже нецензурно сказать. Но многолетняя привычка работать, раз уж собрались именно работать, заставила ее собраться. Черт, про что думать-то? Ни про кого из своих бывших вспоминать не хотелось. Выражение ее лица явно Аиду не устроит. И вдруг она вспомнила, как они с Сережей впервые приехали в этот дом. Стояла ранняя весна: грязь, последний снег. Но на «Ниве» они проскочили. Растопили печь и пошли в лес. Там она остановилась возле березы. Сок стекал по коре. И Женька припала к открытой ранке на стволе прямо губами. А когда повернулась, облизывая кисловатый сок, увидела Сережины глаза. И тогда они обнялись и легли на сухой пригорок. Прямо рядом со своим лицом Женя увидела крохотные пушистые цветки сон-травы… И все в ней стало нежно, пушисто и фиолетово, как эти жалкие цветочки… И это открылось ему навстречу, и сомкнулось вокруг него…

— Ага! Есть! — победно заорала Аида. — Еще, вот, вот! — Она продолжала бегать вокруг Женьки и щелкать затвором.

Потом они вымылись теплой водой уже по-настоящему и посидели, пока Женька расчесывала свои длинные волосы, а Аида, снова не выдержав, опять поснимала ее в мокрой завесе русых прядей…

Ели возле дома, под орехом. Позвали бабу Ганну, но она застеснялась… Принесла козьего молока и пяток яиц, но за стол не села…

— Что вам, молодым, красивым на старуху смотреть… Вы ешьте, деточки, ешьте…

Женька собрала ей гостинец из городской колбасы и конфет и сунула в опустевшую банку из-под молока. Молоко моментально выдул Мишель, после чего опять начал трепаться безостановочно, как одержимый…

— Обрядность сельской народной жизни держала человека в некоем духовном пространстве. Дарила быту особый, внеутилитарный смысл. Действие превращалось в действо…

Говорил он умно, но, как всегда, раздражал Женьку. Почему-то ее все сейчас раздражали: и Аида со своей непрерывно работающей камерой, и Сергей, заботливо кутавший ее в какой-то платок, и даже безобиднейшая баба Ганна, радостно живописующая красоты сельских свадеб, благо нашлись слушатели… И Женя ушла подальше ото всех, за соседний двор, на пустой лужок, где паслись две козы, и села там на траву…

Тишина упала на нее… Ах, какая благословенная тишина! Она глядела в небо, словно опять стала ребенком, словно могла быть беспричинно счастлива… Следила за облаками, придумывала про каждое историю… Откуда-то из-за тысячи лет кричал кто-то, звал ее по имени: «Женя! Женя!» «Женя — это я, — подумала она. — Как странно».