Вильхельм Муберг - Мужняя жена

Куда подевались сумерки? Отчего не посылает их бог с небес на землю? В горнице еще совсем светло, и ей нет нужды зажигать огонь. Она бы могла вздуть лучину, но она и так видит, что у нее под руками. Впрочем, под руками у нее ничего нет, она сидит праздно. Надо бы заняться чем-нибудь, чтобы время поскорее шло. Можно взяться за шитье. Но все простыни уже подрублены. Не так-то просто придумать себе дело, когда ждешь сумерек, которые все не приходят. Может, сменить простыни на кровати? Там в углу стоит их с Повелем широкая супружеская кровать с пологом, которая занимает всю горницу. Можно постлать на нее чистые новые простыни. Когда нибудь надо же это сделать, так не все ли равно — сегодня или завтра? Просто чтобы дать работу рукам.

Управившись с этим делом, она снова тихо и спокойно сидит на лавке в спальне. Сидит молодая жена Повеля и ждет, не ложится спать. Она повременит немного. Только что пробили большие стоячие часы, оповестив о том, что час еще ранний. Но, может, на нее скоро нападет зевота, и тогда она, не мешкая, ляжет в постель. Все дела уже переделаны. Все двери на запоре, ставни тоже заперты. Если вор объявится в деревне, нелегко ему будет вломиться в дом. Но Повель сказал, что в такие светлые ночи воров опасаться нечего. А все-таки наперед ничего знать нельзя… К тому же вроде и стемнело уже на дворе…

Мэрит вскакивает в испуге. Кто-то царапается в ставень. Господи, кто бы это мог быть? Молодой женщине пристало быть пугливой, и сознание это так сильно в Мэрит, что она и впрямь пугается. Страх, однако, не мешает ей проворно подойти к окну и откинуть крюк. Тотчас же чувствует она, как холодный ветер обдувает ее горящие щеки. Видно, ветрено нынче вечером на дворе. Но это приятная прохлада, она остужает лицо.

И вдруг точно ветром вдувает в спальню человека. Он стоит перед ней, он поднимает ее, и ноги у нее отделяются от пола. Она чувствует на своем теле его крепкие руки. Но ум ее еще ясен, она все замечает. Избы стоят близко друг от друга, а ставень болтается на ветру и стучит… Окно… Окно… Закрой его, накинь крюк…

Но, удостоверившись, что окно заперто, она теряет власть над собой. Он налетел на нее как вихрь, и она сама отворила окно этому вихрю. Дрожь изнеможения охватывает ее. Она закрывает глаза, она едва дышит, ей тяжело даже поднять веки. Что он с нею сделал?

Жизнь, клокочущая в ее крови, теперь одна правит ею. Из груди ее вырывается жалобный стон:

— Делай со мной что хочешь!

И вот наступили сумерки, и Мэрит с Хоканом в глубокой тьме за пологом кровати, и тишина плотной стеной окружает их. Мэрит спешит поведать ему, чем она занималась до того, как он пришел. Чистыми, наглаженными простынями из сотканного ею холста устлала она постель. Из того самого холста, который он хотел спасти от воров. Это было в тот раз, когда она впервые поняла, что он значит для нее. Она и сама не знает, зачем постлала эти простыни. Может, потому, что они неотделимы от ее дум и надежд. Потому, видно, и поторопилась она подрубить их, что понимала, кого ей ждать. А сейчас они оба лежат на этих простынях. Она подвинулась ближе к нему, и смех, который давно уже копился в груди молодой женщины, вырвался наружу:

— Что скажешь на это?

А сама-то она что об этом думает? Обманщица!

Сколько раз за последнее время она вводила себя в обман? Хитрила, лукавила сама с собою. И добилась своего — Хокан пришел к ней. А теперь она хочет дать себе волю и ни о чем не думать. Бездонное, безбрежное спокойствие накатило на нее и накрыло с головой, точно мягкий пуховик. Ей кажется, что только теперь обрела она покой в собственном гнезде.

Но Хокан еще далек от покоя. Он ошеломлен тем, что с ним произошло. Все вышло так скоро, что он не успел опомниться. Он лежит в постели Мэрит, она прижимается к нему, она сказала, что он может делать с нею что хочет. А вдруг ему все это мерещится? Нет, он не смеет этому поверить и потому не решается прикасаться к ней. Может, он дотронется до нее, а она обернется бревном или корягой? Может, его дурачит лесовица? Она заманивает мужчин к себе, а когда хочешь обнять ее, превращается в высохшее дерево. Он сдержит себя, выждет время, он должен сперва убедиться, что это не наваждение. Не даст он ввести себя в обман.

Хокан растерян оттого, что слихпком долго ждал этого часа. Она долго была для него недосягаема, и теперь, когда она наконец стала ему доступна, он не решается тотчас взять ее. Он боится очнуться от наваждения одиноким и опустошенным. И потому он медлит.

Он выжидал и осторожно гладил ее. Вот она тут, лежит рядом с ним, обвивая его своей нежной, мягкой плотью. Он колеблется, но она остается все той же женщиной с теплым податливым телом. Она не исчезает, не превращается в дерево. Она не лесовица, которая становится сухой корягой, когда берешь ее в объятия. Она загорается у него под руками, кожа ее пылает там, где он прикасается к ней. Это женщина из плоти и крови. И она ждет. Это не наваждение, это явь. И он решается поверить в чудо.

Он ласкал ее. И под теплом его рук раскрылось ее лоно, тихо, покорно, готовое принять его. Оно ждало его. И тогда он взял ее. Он погрузился в мягкую теплую глубину и вознесся ввысь, к радости, от которой мутился его ум.

И она унеслась вместе с ним, разорвав путы, которые сковывали ее. Душа ее словно отделилась от тела. Еще ни разу в жизни не испытывала она ничего подобного. Ей казалось, что она взлетает все выше и выше, к неведомым вершинам. Это был упоительный полет, в котором как бы растворилось ее тело, выпустив душу на волю. Не было больше прежней Мэрит. Она сбросила с себя путы, и бурный ток крови увлек ее за собою на простор.

Из груди ее помимо воли вырвался крик, возвестивший о том, что свершилось во тьме спальни. Она кричала громко, сама не сознавая этого; кричала от наслаждения, сама не слыша своего крика. Голос ликующей крови звучал в нем.

Все было теперь иначе, так не похоже на то, что ей до сих пор довелось изведать. То ей хотелось умереть, то хотелось жить и лететь ввысь, а внутри нее клокотал смех, неудержимо рвавшийся из груди.

Невинной была до этого часа ее девичья душа, дремавшая в неведении. Теперь она окончательно пробудилась, дав волю ликующей радости. Чудо свершилось.

Простынями, которые еще прошлым летом были цветущим голубым льном, устлала она наконец свою свадебную постель. Потому что только теперь стала она мужней женой.

Бегут предательские часы, немилосердные часы, отнимающие вечность у человеческой радости. Но Хокан успевает поведать Мэрит обо всем, что накопилось у него в душе, пока он был один. Про это расскажу я ей, думал он, и про то, и про то. Чистой мукой было для него таить все в себе в то время, когда она была так близко. Он еще не встречал человека, которому ему так много надо было сказать. Он не понимал, откуда что бралось. Видно, это из-за нее он стал таким, это она побуждает его поведать ей все думы.