Виктор Ремизов - Воля вольная

Дядь Саша подъехал. Не стал загонять «Урал» во двор. В проулке оставил. Колька ввалился в дом с двумя клетчатыми китайскими сумками. Копченые рыбьи хвосты торчали, коричневые горлышки пивных полторашек, поджаристая жопка белой буханки. Свежим хлебом запахло.

— Наливай, маманя, щёв, я привел товарищёв! — громко пропел, ставя сумки на стол и торжественно поглядывая на Жебровского. — А, Москвич! Новый мост обмыть надо! А то дядь Саня орет, ехать, мол, прямо сейчас! А, дядь Сань, — обернулся он на входящего товарища, — езжай, куда раздеваешься, на хрен?!

Колька совсем не был наглецом, скорее даже наоборот, но отчего-то, может, из-за маленького роста, а может, как раз из-за внутренней скромности, всю жизнь изображал из себя человека бесцеремонного и бичеватого. Дядь Саша, снявший было куртку, посмотрел на Жебровского:

— А что, может, поехали? — прищурился азартно.

Жебровский удивленно глянул на темное окно, потом на часы.

— По дороге пожуем, в Эльчане переночуем…

Кольку никак не устраивал этот вариант. Он ловко пластал текущего жиром копченого кижуча, командовал Жебровскому банку открыть и наловить в ней огурцов и еще успевал про своего младшенького рассказать. Кольке было сорок пять, а его младшенькому полтора, но они были корефаны — не разлей вода, куда я, туда и он, суч-чий хвост… гвозди уже забивать умеет!

Вскоре в центре стола в большой миске парила картошка, облитая вонючим подсолнечным маслом, копченая рыба, аккуратно порезанная быстрыми Колькиными руками, золотой и красной горкой «отдыхала» на газетке, домашние огурцы и капуста квашеная в разнокалиберных тарелках. Дядь Саша у кухонного стола доделывал салат из мелко нарезанной подкопченой нерки. Нярки, — как он ее называл. С луком и подсолнечным маслом. Жебровский порезал хлеб, достал водку из морозилки.

— Чтоб у тебя вся машина рассыпалась, а мост все ездил и ездил! — Колька шмыгнул длинноватым носом, чокнулся, подмигнул Жебровскому и, «культурно» оттопырив пальцы от рюмки, выпил.

Лицо Поваренка, рябое от прыщей и шрамов, и всегда, даже в январе коричневое от солнца и ветра, поморщилось, почмокало довольно губами и скосило нагловатые глаза на дядь Сашу.

— Э-э, — махнул рукой дядь Саша, — я…

— Хрен ли уж, пей давай… — Колька был доволен сегодняшним днем и тем, что так все хорошо кончилось. — Попрем завтра, ничего вроде идет, не гремит…

— Ну, — согласился дядь Саша.

В этот момент у соседей на улице раздалась ругань, поток бессмысленного, захлебывающегося яростью мата, потом звон таза, еще чего-то металлического об забор, опять громкий и корявый мат. Потом завелся мотор, и машина с ревом выкатила со двора.

— Всё, уехал Иван, с обеда сегодня воюет со своей. — Прокомментировал Колька, наливая по второй. — Чего, не нравится дядь Санин салат?

— Я не пробовал еще… — ответил Илья.

— Ешь, только у них в бригаде такой делают. Кто придумал-то, дядь Сань, я забыл?

— Женька Московский. Тоже, кстати, москвич был, — объяснил дядь Саша Илье. — Поваром приезжал работать в бригаду. Лет десять, наверное, ездил каждое лето. Хорошо варил!

— И что? — Заинтересовался Жебровский.

— Да хрен его знает, давно уж его нет. Не приезжает.

— Бизнес, может, завел, — вставил Колька, всем видом показывая, что дело это говенное.

Жебровский второй год наблюдал, как мужики не принимали его за своего. По имени не называли, а кличка была пренебрежительная и подчеркивающая разницу — Москвич. Не то чтобы ему очень хотелось, чтобы его приняли, но непонятно было, от чего это вообще зависит. Вел он себя спокойно, одевался неброско, слушал их советы, водку с ними пил, деньгами не сорил. Возможно, они из гордости не могли признать, что какой-то москвич может так же, как они, жить и охотиться в тайге.

Это нарушало представление местных об устройстве мира. Москвичами в их понимании могли быть только те капризные, зажравшиеся люди, что с жиру день и ночь скачут по телевизору, а они, это были они — умелые, бедные и веселые. Даже китайцы были понятнее и ближе москвичей.

Мужики закусывали в охотку, наморозились за день, дядь Сашин рыбный салат был действительно вкусный. Поваренок дожевал, вытер руки и пристально, с дураковатым выражением уставился на Жебровского.

— Что? — не понял Илья.

— У нас рыбу без водки только собаки едят!

Илья улыбнулся и потянулся за бутылкой. Выпили. Поваренок ловко снял зубами рыбу с кожи, заулыбался, жуя и вспоминая что-то:

— Ты говоришь, мост передний… — потрогал он Жебровского обратной стороной ладони, не испачканной в рыбе, — у нас тут, в прошлом году, да, дядь Сань? Такая вышла ерунда… Ехали мы на этом «Урале» в конце октября, так же вот… выезжали уже, машина икрой забита под завязку. Нас в кабине трое, Андрюха Слесаренко и мы с дядь Саней. Короче, к перевалу тянемся, едем себе покуриваем, зимовье на другой стороне под перевалом, должны до ночи успеть. Ну вот… а погода все хуже и хуже, на перевал заползли — снежище уже валит — капот не видно! Все ровно вокруг, голо, ни кустика — ни хрена не понять, и, главное, перевал там длинный. Я из кабины спрыгнул, думал, может, ногами лучше пойму, куда там — пурга прямо с ног валит, ничего не видно.

Колька вытянул «Приму» из пачки, посмотрел на дядь Саню.

— А? Дядь Сань? Сидим, короче, в кабине, ее насквозь продувает, что делать? Ну, поехали на дурака, думаем, если вниз начнем спускаться, там уже можно будет ногами поискать — за перевалом дорога опять между стланиками шла. Что-то ездим-ездим, не знаю уж как, может, и кругами, потом чувствуем — спускаемся. Андрюха пошел глядеть, возвращается минут через двадцать, прикинь — мы уже похоронили его. Не то место, — говорит, — бесполезно дорогу искать, не отличишь, где просто заманиха, а где проезже.

Подъехали к самым стланикам — надо чего-то городить, не в «Урале» же сидеть. Стланик наверху, на перевале, сам знаешь, мелкий, не спрятаться, ничего. А снега уже навалило по яйца, давай мы таскать по этим корягам барахло вниз по расселине. Андрюха нашел хорошее место — ямку такую ручей выгреб из-под стланика, над нами почти полностью крыша получилась, уже снегом заваленная. Ну, мы там подпилили, красоту навели, лежанки поделали, я лопатой все дырки снегом закидал. Только с дровами херово — не в лесу же. Набрали мелочи, да досок из машины принесли…

— Все борта мне пожгли… — вставил дядь Саня довольно.

— Чего сидите, наливайте! — скомандовал Колька и сам же стал разливать. — Двое суток сидели, хорошо не холодно было, градусов десять-пятнадцать, может, да, дядь Сань.

— Ну, — кивнул дядь Саша, — ты лучше вспомни, как бутылку потерял.

— Я потерял! — возмутился Колька. — Андрюха! Короче, была у меня в заначке пластиковая полторашка хорошей гамызы градусов семьдесят…