Виктор Ремизов - Воля вольная

В целом, хотя, конечно и не знали, и не понимали его, к Балабану неплохо относились.

— Они обурели, это ясно, — сказал задумчиво дядь Саша. — Но Тихому, я думаю, невыгодная эта история. Как-нибудь покроет.

— Как ты покроешь? Все уже знают. В следующем году хер нормально поработаешь. — Шумаков говорил с раздражением и даже злостью в голосе. Ему было что терять, со своими бригадами бичей целую речку обрабатывал. Ни одна рыбинка мимо не проскакивала. — Лафа кончилась.

— Да ну на хрен… также все и будет. В области с этой икры немало имеют… — раздались довольно дружно заинтересованные голоса.

— Чего там в области, с нее и в Москве имеют. А то они не прикрыли бы это дело… Три дня надо, чтобы тут порядок навести.

— Ты вот скажи, Москвич, — обратился Поваренок к Жебровскому, — в Москве они тоже такие наглючие? Тоже всех обирают? И законы сами устанавливают?

— Не знаю… — сморщился Жебровский пьяненько, потом, вспомнив что-то, добавил: — такие же, конечно, только не в этом дело…

— А в чем? Ты знаешь? Давайте стаканы. — Поваренок разливал водку.

— Устраивает нас, что у нас такая власть, вот в чем херня!

— Что ты говоришь, как устраивает… — Поваренок махнул Верке, показывая, что нужен еще один стакан. — Валя, — обратился он к Балабанову, — иди к нам, сыграй, Христа ради, мою любимую.

Музыканту раздвинули место за столом. Выпили. Валентин, не закусывая, неторопливо расчехлил гитару. Нагнул голову над струнами, челка упала вниз и закрыла лицо. Гитара зазвенела уверенно, и все сразу притихли. Что-то напряглось в дымном воздухе кафе. У кого и мурашки побежали. И он запел.

Балабан был крутой профессионал, это сразу становилось ясно. Пел легко, осипший, пропитой голос умел многое. Без надрыва, просто, и хоть песня была вполне кабацкая, совсем не было дешевых блатных подвываний и закидонов. Только красота голоса и спокойное достоинство исполнителя. Гитара была ему под стать — звучала красиво и точно, видно было, что дорогой инструмент.

Любимая песня Поваренка была о парне, который искал любви и воли, а нарвался на продавшую его красивую девку. Это было очень русское, пьяное, кривое отчаяние, когда проблемы с девкой принимаются за неустроенность всего мира… Но и подлинное своей необъяснимой и страшной глубиной. Все это должно было быть пошлым, как это всегда и бывает, но так не было. Балабан что-то еще спокойно знал об устройстве жизни, очень важное — не только парень, но и девка была у него несчастна, и его негромкий голос уводил всех с уровня банальной пьянки.

Он закончил. Тишина сделалась. Потом закряхтели, за сигаретами полезли. Студент до того сидел, сутуло склонившись над столом, а тут распрямился, стульчик под ним заохал, и все увидели, как он здоров.

— Да все давно ясно! — сказал тихо. Помолчал и добавил: — Неужели не надоело? Вся страна под их крышей! — За оружие надо браться, вариантов нет! — Он недобро посмотрел на Шумакова. — У нас тут не в Чечне… Поднялись бы Сибирь с Дальним Востоком, мало бы не показалось!

— А чего, — подхватил мысль легкий на мозги Поваренок, — нефтяные вышки их остановить на месячишко, кирдык махом бы приснился! Интересно, куда бы они побежали?

— С такими деньгами, где хочешь примут… Мир поменялся, ребята… — Жебровский невпопад качал головой и виновато улыбался, он был еще под впечатлением удивительной балабановской песни. Вернее самого ее исполнения.

— Это у нас ворованное от честного не отличают, а там разберутся, — продолжал свое Студент.

— Ох, мужики… от нас не первый день на весь мир воняет… и ничего — принюхались! — сказал Илья и брезгливо нахмурился. Он давно зарекся участвовать в таких разговорах, но теперь спьяну почему-то хотелось объяснить все этим мужикам.

— Это точно — нефть, она везде нужна… — Довольно подытожил Шумаков. Вид у него был такой, как будто это была лично его нефть.

Вера принесла Балабанову еду за его столик, и он пересел. Закурил, глядя в окно. Вынос утянуло в море, небо очистилось, солнце искрилось на снегу. Поваренок протянул Верке целую бутылку водки и кивнул на столик Валентина.

— Ну ладно, партизаны, что с икрой-то делать будете? Паш, чего в ментовке говорят? — Дядь Саша остановил Никитина, собравшегося уже выйти.

Паша повернулся в дверях:

— Да они сами не знают… — пожал плечами.

— Конфискат-то оформили?

— Не знаю, считали контейнеры утром, потом опять составили, как было. В машины.

— Если составили, значит отдадут… — уверенно поднял палец вверх Поваренок, — чего им ее туда-сюда таскать.

— Надо ехать и забрать все на хер! — предложил Студент. — Вот сейчас, встать и поехать! Ну!

Все примолкли. Рыба была почти единственным способом заработать денег на долгую зиму. Законных путей для этого не было. Получить квоту на одного или на артель было невозможно, поэтому все браконьерили. Под ментами это было почти законно.

Жебровский пожалел, что открыл рот и сидел хмурый. В России власть всегда была священной коровой. Даже здесь, на ее окраинах, куда уходили от разных притеснений и где никогда не было крепостного права, где на суровой природе жили более чем самостоятельные мужики, людей возмущало не дурное устройство самой власти, но лишь справедливость или несправедливость ее действий. Это необъяснимо глупо, — думал Илья и помалкивал. Смысла в этих разговорах не было никакого.

— Короче, ясно, — Студент угрюмо обвел всех глазами, — если они там, в Москве решат отыметь нас во все дыры, они это сделают. Поставят всех на площади как овец и отымеют, а баб и ребятишек на трибуне разместят и заставят в ладоши хлопать. И хер кто дернется! Вон они лазят по дворам, ни ордера на обыск, ничего… У Слесаренки икру забрали, он им чемпионат России выиграл…

— Когда это было! Он уж давно в ментовке не работает…

— И у Сашки Иванчука забрали, хотя он им сколько лет уже платит!

— Может, еще отпустят?

— И ничего не сделаешь, они сами же так поставили, что вся икра здесь левая, а теперь сами же и сажают? Беспредельщики, сука! — Студент зло посмотрел на всех. — И что? В прокуратуру пойдешь, что так, мол, честно жить невозможно? Они и сами все знают, сами при делах, там же и ласты скрутят. К главе пойдешь, к Мутьк у этому гребаному? Та же фигня. У нас получается только так, как они скажут, так и можно. А если это погано, и я так не хочу?

Студент говорил почти спокойно. Помолчал. Потом так же продолжил в гробовой тишине:

— Я хочу, чтобы было по-честному, а они хотят… денег. И им насрать, что я там хочу, у них власть. Вот они сейчас ментов с автоматами в вертолет напихают и отправят Кобяка кончать…

Он опять оглядел всех и, задержав взгляд на Шумаке, сказал твердо:

— Если эти твари с Кобяком чего сделают, я сам решу, где вор, а где прокурор. У меня стволы тоже не из березы. И если кто им помогать вздумает, пусть, сука, побережется!