Лариса Кравченко - Земля за холмом

Юрка сидел у себя в садике перед верандой. Положил чертежную доску на вкопанный в землю стол и колдовал над ней с карандашом и логарифмичкой. Юрка показался Лёльке усталым и незагоревшим — некогда, наверное, замотался с проектом. Так захотелось Лёльке просто сесть с ним рядом и сказать: ну, как ты? Соскучилась я по тебе.

Юрка поднял голову от доски и посмотрел на нее с холодным удивлением. И только. Словно спросил: вы по какому вопросу? И с порога уже поняла Лёлька, что никакого разговора не получится.

Она положила перед ним папину записку. Юрка прочитал и сказал — он все сделает и передаст расчет через Сашку. И это — все. И нужно было уходить.

Юрка все-таки проводил ее сдержанно до калитки. Дальше он не пошел, сказал: он — в майке, а там довольно людная улица… Ну, что ж… Лёлька все понимает. Надо иметь самоуважение и уйти молча. Она все-таки не выдержала характера. Она сказала:

— Юрка!!

— Что? — сказал Юрка невозмутимо.

— Неужели у нас все кончено?!

— Да, — сказал Юрка.

— Но почему?!

И Юрка объяснил ей очень спокойно и рассудительно.

Она знает, как здорово он к ней относился? Да, знает. А теперь что-то сломалось в нем, и ничего прежнего не может быть. И он ничего не может с собой сделать. Это сильнее его. Ему самому трудно и больно, но так — лучше…

Лёлька слушала. Словно мертвая стала она, пока он говорил. И добавить тут нечего.

— Ну, ладно, — сказала Лёлька, — я пошла…

— Пока, — сказал Юрка и спокойно шагнул к своему столу — чертить.

Она шла по улице, и странная пустота окружала ее. И даже не больно, а просто — пусто.

«…Юрка, как страшно, что ты ничего не понял! И как страшно, что так легко рубанул ты сплеча, и только свою оскорбленность увидел в этой грустной истории, и не увидел меня? И что ты за человек, Юрка?»

Институт окончен. И диплом им выдали в черных атласных корочках с ленточкой, золотыми иероглифами, с большими квадратными печатями. В последний раз Лёлька сходит с высокого институтского крыльца, Лёлька покидает институт без сожаления, потому что ничего не осталось там от прежнего ее института: ни белого зала, сплошь теперь увешанного китайскими стенгазетами — Институт передан Китаю, ни райкома ХПИ, потому что так мало русских осталось в институте — на райком не хватает. Нет Юры Первого и Юры Второго (оба работают в той же самой «сахарной фирме», где папа, только на других заводах).

А впереди опять неизвестность: куда идти работать, потому что не нужны теперь Дороге русские специалисты, которых готовили для нее… Правда, говорят, будет централизованное распределение… А пока они свободны — на все четыре стороны — их вызовут.

Лёлька пошла в ДОБ (департамент общественной безопасности), три часа простояла в очереди к китайскому переводчику и подала заявление на визу в Гирин. Через три дня ей вручили бумагу с большими красными печатями и фотокарточкой ее, где все написано по-китайски — кто она и зачем едет. Без визы на перрон не выпустят — такой порядок.

Чудесная все-таки вещь — дорога, особенно когда тебе плохо. Движение, словно чистой водой, смывает все лишнее и наносное, и события, самые горькие, теряют силу свою и власть на расстоянии.

Поля кукурузные — густые остролистые стебли. Налитые дождем-дороги вдоль полотна. Крестьяне в накидках из соломы, мокрых, взъерошенных, как копны. Только ноги шлепают по рыжей грязи, коричневые ноги в закатанных до колен штанах.

В вагоне серьезная проводница — брюки синие, китель — синий, фуражка железнодорожная на подстриженных челкой волосах, стоит в центре между сиденьями, опершись на швабру из рисового мешка, а вокруг — по полу — потеки воды, и пот уже два перегона говорит громко, словно читает лекцию. А старик-китаец, деревенский, видимо, сидит перед ней, съежившись, и руки держит на коленях — судя по всему, критика обращена в его адрес — идет кампания за чистоту.

Перевал. Скоро Гирин. Поезд вырывается из гор, как из коридора в долину, закатом освещенную. Папа встречает Лёльку на вокзале — совсем неузнаваемый, элегантный папа в голубой рубашке, по моде.

Гирин — если смотреть на него сверху, с дворцового холма, — однообразный и почти средневековый. Улицы узкие, глухие, стены из серого кирпича, ворота с навесами, и крыши, крыши, черные и волнистые, черепичные, чешуйчатые, как спины драконов.

Только улица торговая, по которой ходит захлестанный пылью желтый автобус, несет на себе черты двадцатого века. И на ней — папина контора. Странный дом, японской постройки — окна до полу, в окнах — изогнутая линия ближних сопок. Внизу — проектный зал, наверху — квартира специалистов. Два дня после приезда Лёлька мыла папину квартиру и выгребала из углов бутылки из-под пива. Видимо, папа совсем неплохо устроился!

Вся контора — знакомые ребята, инженеры старших выпусков. Только повар — китаец. Он стряпает на общей кухне на всех разные «телюлиди» из свинины и бефстроганов с грибами. Обедают сообща на длинной веранде, завешанной от людной улицы казенными сиреневыми шторками. Инженеры болтают за столом всякую чепуху,» Лёльке, должно быть, весело, даже влюбиться можно бы с горя в кого-нибудь. Но Лёльке мешает Юрка. Он просто не отстает от нее ни на шаг, хотя, конечно, сам об этом не подозревает. Он сидит сейчас дома за чертежной доской и, конечно, о ней не думает.

…Юрка присутствует постоянно. Он ходит за ней по этажам универмага «Байхогунсы» и выбирает для папы пеструю китайскую скатерть — надо же наладить папино холостяцкое житье! Он едет с ней в воскресенье на пикник в сопки на допотопном китайском извозчике и вместе с инженерами толкает в гору упрямую пролетку, а старик кучер кричит на лошаденку — «чо-чо!».

Юрка бродит с Лёлькой по Сунгарской набережной, где ивы, прозрачные и зеленоватые, с листвою на серой подкладке, свешиваются с каменного парапета к воде. Проезжают на велосипедах китаяночки в узких брючках. Дыни продают на тротуаре — полосатые, бело-зеленые, змеиной окраски. На реке застыли рыбачьи лодки, тупоносые, густо усаженные бакланами.

И вместе с Юркой взбирается она по кривой дорожке на дворцовый холм. Скалистым мысом выдается холм в Сунгари, и на краю его — строения легкие, словно готовые взлететь своими крышами, похожими на китайские островерхие шляпы, только с загнутыми полями. Столбы красного дерева и решетки резные, лакированные. Со странным чувством нереальности бродит она с Юркой но этому старому городу и в темные кумирни заходит, где сторукие боги, страшные, с отбитыми пальцами и облезшей позолотой на мечах. Теперь здесь просто парк, и юркие китайские фотографы, со старинными аппаратами на треногах, обступают Лёльку и шумно уговаривают увековечить себя на фоне обломков маньчжурской династии. Юрка идет с ней рядом аллеей древних сидящих каменных львов — «Ши цзы» (правда, они похожи больше на собак!) Оскаленные морды, тяжелые серые лапы…