Лариса Кравченко - Пейзаж с эвкалиптами

Проснулась она над Бомбеем, когда над рыжей высушенной равниной внизу стоял оранжевый, во все небо, рассвет и окна в самолете светились, как прожекторы. Пролетел на косом развороте город золотистых оттенков, в пальмах и зданиях, сине-белая береговая полоса океана, приземистые хижины, как куски глины, велосипедисты в белом на дорогах…

И все равно это не было еще ощущением «заграницы», потому что выходили они на стоянку все вместе, поеживаясь после сна, и изумлялись внезапному лету поело нормальной московской зимы.

В легком, как кафетерий, вокзальчике аэропорта моряки, уже знакомые с распорядком на заграничных линиях, устремились к бару, где вежливый черно-кудрявый человек в белом кителе подавал апельсинового цвета напитки в бутылочках с соломинкой. Но она не пошла туда, хотя ей тоже хотелось пить после ночи в самолете, а бродила возле киосков с грудами индийских бус и слонов из кости и сандалового дерева.

Потом объявили посадку. Аэродромные власти в синих тюрбанах, синих шортах и толстенных шерстяных гольфах, но без нижней их части, точнее в сандалиях на босу ногу, выпускали их по посадочным талонам, разделяя на два потока — мужчин и женщин. А в проходе за занавеской женщина в пепельном (форменном) сари вежливо, но настойчиво проводила руками по всему телу, проверяя, нет ли оружия или наркотиков. И хотя это как-то покоробило не привыкшую к посягательству на личное достоинство русскую душу, все же быстро прошло, потому что родные стюардессы, сменившие красные сарафаны на голубые, стали поить их в самолете апельсиновым заграничным напитком со льдом, а мужчины-моряки продолжали разговаривать о своих корабельных делах и ухаживать за своими «единственными» двумя женщинами — буфетного и медицинского персонала. Все было как дома, пока не приземлились в Сингапуре…

В Сингапуре оказалась влажная, ошеломляющая духота. Первое ощущение на трапе самолета, что тебя накрыли с головой намоченным в кипятке полотенцем. Белесое небо за полупрозрачной пленкой пара, и давящий жар без солнца и тени.

По краю летного поля стояли бурые и зеленые кудрявые холмы, уже явно тропических очертаний. Извивались змеевидные стволы пальм, корой обмотанные, словно мешковиной. Только кроны их были не развесистые, как видела она в Индии, а взлохмаченные и круглые, как метелки.

Летное поле охватывало нагретым пространством бетона, катилось в глаза сочетанием цветов желтого и синего, видимо присвоенных сингапурской авиакомпании. Даже барьеры у дорожек желто-сине-полосатые, не говоря уже о хвостах самолетов с желтой, синими полосами обрамлен-пой, сингапурской фирменной птицей. Автобус тех же цветов, могучий и комфортабельный, где она еле-еле отдышалась от первых климатических потрясений, доставил их всех мимо газонов с неведомой остролистной растительностью к зданию вокзала, похожему на аквариум.

Моряки, изнывающие в одесских пиджаках и только что обкатывающие во всех вариантах «банную» тему, связанную с сингапурской жарой, приумолкли и слаженно пошли к стойкам, где смуглые, в белой тропической изысканности, красивые, как статуэтки, девушки выполняли формальности по прибытии. Родной Аэрофлот больше не опекал ее своими крыльями и заботами, и она осталась совсем одна в гудящем зале с дорожной сумкой к плащом на руке и с катастрофическим незнанием иностранного языка.

Тут, собственно говоря, и началась для нее «заграница».

Не то чтобы она совсем не знала английского, на котором работал этот гигантский международный аэропорт. Она изучала его в далеком детстве в школе. Остались отрывочные слова и фразы, которых для путешествия за границей было явно недостаточно. И в этом смысле авантюрной выглядела вся ее поездка в Австралию.

И она стояла с чувством беспомощности у кожаного диванчика в зале, пока к ней не подошел вежливый малайский юноша в белоснежной рубашке с галстуком и с приколотым на кармашек служебным удостоверением в прозрачном футляре. Что-то он понял сам из ее билета, что-то домыслил, видимо. Во всяком случае въездные анкеты были заполнены, и она оказалась в зале для транзитных пассажиров, где была посажена на диван против часов. И когда стрелки их подойдут к семи, ей надлежало молча показать свои разноцветные бумаги у стойки, где сине-красными полосами сверкал флаг «Бритиш эйруэйс», и ей тогда скажут, что делать дальше.

В стеклянной коробке аэропорта, в голубовато-подводном освещении, в искусственном холоде кондиционеров двигались разнообразные толпы пассажиров. Малайцы в полотняных штанах и черных бархатных шапочках. Индуски в своих прозрачных радужных расцветок тканях и с драгоценностью, продетой в ноздрю, как у нас продевают в ухо сережки. Вполне современные мальчики и девочки в брючках и рубашечках, с сумками на ремешках через плечо — из всемирной армии студентов. И конечно — туристы из Европы (Сингапур — бизнес туризма: море — плюс тридцать, и сочетание комфорта с экзотикой!). Мужчины — холено-спортивного облика, жующие беспрестанно, отчего на лице некий налет высокомерия; старухи — сухие, в белых панамках и джинсовых платьях; и женщины молодые, оголенные до предела, потому только, что здесь — жарко!

Группа японских туристов в одинаковых белых сорочках и с фотоаппаратами одной марки прошла организованно, как отряд, послушная голосу гида, командующего в мегафон.

И стюардессы. Длинноногие — согласно международному стандарту, в мини-мундирчиках всех цветов — от абрикосового до изумрудного, и малазийских компаний — точеные, словно едущие на бал, с цветами в прическах, в юбках сборчатых до полу, запахнутых, как створки раковин, но с прозрачной служебной корочкой у пояса — неизменно.

Все это двигалось, переливалось из зала вниз по эскалатору, завихрялось у киосков «Дьюти фри» [5] «Дьюти фри» — фирма по продаже товаров, не облагаемых пошлиной при вывозе. и сувенирных с пучеглазыми сингапурскими рыбами и прочим, скапливалось у стоек обмена валюты, под разноцветными эмблемами авиакомпаний, но, как ни странно — тихо для такого скопления, без того гула, что свойствен нашим аэропортам и вокзалам.

Загадочного вида, в дымчатых очках, военнослужащий (а может быть, просто полицейский) ходил мимо дивана, где она сидела, обтянутый по-ковбойски формой хаки, покачивая бедрами, с огромной кобурой на поясе, походкой расслабленной и спружиненной одновременно, как поступь тигра в джунглях.

Уборщица, темнокожая и кудрявая, в шлепанцах на босу ногу, толкала перед собой тележку для чистки пола.

…А всего сутки назад была вечерняя Москва, та особенная и неповторимая — весенняя, с хрустким ледком под ногами после бурного дневного таяния и солнца, вся в синих и малиновых красках угасающего дня на своих куполах и оконных стеклах. И мягкая прелесть ее фонарей, зажигающихся на бульварах, где сплетение голых еще ветвей, и снег лежит пластами, темный и ноздреватый. И цветы, желтые, как цыплята, в руках у людей на улицах — день Восьмого марта. Москва, в которой она бывала не так часто, и которую любила именно такой, и уезжать от которой ей сейчас не хотелось.