Франсуа Нурисье - Причуды среднего возраста

На память ему вновь пришла Америка. Или, если не Америка, на которую здесь нет ничего похожего, то, по крайней мере, фантазии на тему о пространстве и времени и уже столько раз изведанное им чувство ностальгии по дороге. Может быть, все было бы гораздо проще, если бы мы всегда были уверены, что у нас за спиной достаточно места для отступления. Америка для Бенуа — это страна, куда при необходимости можно убежать, где можно переезжать из города в город, останавливаясь на ночь в уютном мотеле, где тебя никто не узнает. Он любит эту тишину, изредка нарушаемую грубоватыми репликами, которыми перебрасываются путешественники, слегка охмелевшие от долгой дороги. Они неспешно ехали многие и многие часы по бескрайним просторам, по прерии, которая даже во сне не дает теперь о себе забыть. Многие километры они исколесили по уродливым пригородам, опутанным проводами, ощетинившимся заборами и столбами, помигивающим вывесками мотелей, где даже самые жалкие, облезлые, с номерами по восемь долларов, но обязательно с голубой дырой бассейна манят к себе усталых путешественников зазывной неоновой рекламой в виде переливающейся всеми цветами радуги волны или рыбки. Вот они выбрали тот уровень удобств, который соответствует их амбициям, определив по соблазнительному подмигиванию слова «vacancy», что здесь их ждут свободные номера, и легким поворотом руля направили свою большую послушную машину к правому краю дороги. Машина послушно замерла перед дверьми административного здания. Они вышли из нее танцующей походкой. Перебросились несколькими словами с портье, расплатились, получили ключ. Снова погрузились в зеленый или розовый «бьюик» и тихонько подкатили, вернее, даже проскользнули к одному из домиков, точь-в-точь такому же, в каком ночевали вчера и будут ночевать завтра. Они могут, убив свою память, спастись от нее, припорошенной песком воспоминаний, бегством, похожим на бегство из города, где приключился пожар: все успокаивается и притупляется в уединении комнаты, в которой ласково мурлычет кондиционер. Сейчас они пойдут в полутемный бар, разместившийся в безвкусно оформленном зале без окон, где безразличная ко всему пианистка наигрывает «Хелло, Долли!», напевая в торчащий у нее из-под подбородка микрофон и едва не заглатывая его на особо чувствительных моментах. Официантка с голыми ляжками и прической а-ля Мария-Антуанетта подаст им пару-тройку коктейлей с сухим мартини, необходимых для поднятия настроения. После чего они начнут оглядываться вокруг, почувствовав вдруг потребность поделиться с ближним тем, как милостива к ним судьба. Или, наоборот, жестока, поди узнай! Однажды вечером, однажды ночью, на обочине шоссе, ведущего на Запад…

…Почему всегда, когда Бенуа выбивается из сил, он обращает взор к той Америке, которую сам себе выдумал, такой обыденной, такой, какая, в принципе, должна была бы вызывать у него страх и заставлять трепетать его нежное европейское сердце? Авторесторан не может внести полную ясность в этот вопрос. Почему эти картины Америки ассоциируются у него с Мари? С Мари, которую он хотел бы провезти по равнинам и пустыням, по Техасу и Неваде его мечты, с Мари, с которой он искал бы забвения по вечерам в местах, где обрываются все связи, где ничто и никто из тех, кто там живет, не может нас УЗНАТЬ. Злоумышленники, не совершившие никакого преступления, путешественники без определенной цели, каждую ночь нас ждали бы лишь удовольствия. Нас кормили бы диетической индейкой и салатом. Мы пили бы холодную воду с привкусом хлора из запотевших стаканов. Мы превратились бы в два безотказных аппарата для забывания. Забавные фантазии. Может быть, конгресс, на который он хочет повезти Мари, и Квебек с его безбрежными просторами гораздо больше, чем этот огромный авторесторан, оформленный в оранжево-зеленых тонах, виноваты в том, что душа его разрывается от желания хоть раз вырвать Мари из привычной ей обстановки и самому вырваться из ловушки? Или же виной тому просто легкая музыка, льющаяся из динамиков, дежурная любезность юных провинциалочек-официанток и приятное опьянение от красного вина («В нашем ресторане спиртное отпускается только с закуской»), которое чем больше становится, тем больше возрастает упрямая надежда на лучшее будущее, и возникает та самая потребность дружить со всем миром, какую испытывали путешественники там, где обрюзгшая шлюха в полумраке бара напевала песенку о любви образца 1945 года…

Ох, какое же это непростое дело! Бенуа хочет подарить Мари игрушку, какой никогда ни у кого не было, да не просто игрушку, а что-нибудь шикарное, он хочет сделать ей такой подарок, какой никто еще никому не делал, и хочет быть уверенным, что первым придумал такое. Ее глаза в Трувиле, он не может позабыть их взгляд… Мы всегда опаздываем и упускаем тот миг, когда в небе загорается новая звезда. С Мари он играет в Новый Свет. Это выражение вполне соответствует его сомнительной щедрости. Все остальное она уже познала. Но с ним до сих пор делила лишь радости второго порядка. «Да, да, принесите мне еще бутылку “Вольнэ”». На пороге появляются водители грузовиков, слегка растерянные и явно голодные. Они проходят по «ничейной полосе» паласа, разрисованного фруктами. Видно, как под закатанными рукавами их рубашек перекатываются мускулы. И тут же появляются давешние красотки, они сами или их сестры, в сопровождении отцов и братьев, матерей и собак, они идут, дерзко выставив свои тела, слегка прикрытые какими-то лоскутками, неким подобием голубых набедренных повязок из грубой льняной ткани, которая раньше шла лишь на нижнее белье, а теперь из нее понашили этих бесстыдных платьев, они приближаются, словно каравеллы, эти блондинки, кажущиеся легкой добычей, перед которыми порой начинаешь испытывать тот же страх, что и перед разгуливающими на свободе убийцами, ибо вожделение вместе с пульсирующей ненавистью, не отделимой от наслаждения, так же ужасно, как и убийство. Они приближаются. А за ними эти расплывчатые, не различимые в ночи лица, фигуры в костюмах, какие обычно носят торговцы или судьи, седые и тучные, в костюмах из легкой чесучи, дакрона, крилора или набивной ткани по итальянской моде, и в сандалиях, в которых потеют ноги в коричневых носках, этакие престарелые скауты, преподаватели географии. Вся эта компания усаживается за столы. Кто-то пьет газированную воду или бодрящий кофе. Кто-то заправляется более основательно, подобно Бенуа, методично и неторопливо отправляет в рот мясо, прислушиваясь к тому, как оно добирается до желудка, запивает его вином, чувствует прилив оптимизма и каждой клеточкой кожи ощущает бархатное прикосновение приближающегося к концу дня. «Принесите мне, пожалуйста, вина похолоднее». Мне наплевать на то, что бургундское не пьют холодным. Вокруг меня множество людей, все они двигаются, дышат. Разнообразие лиц. Ах да, мы же в Европе! Здесь особые лица. Не похожие на все остальные. Я хотел бы подарить Мари дни, чья обыденность придала бы нашим арабескам большую плавность и завершенность. Ночь, она уже делила ее со мной. Тот край, в который я сейчас еду и который люблю, это ее край, она знает его лучше, чем я. Слова… Как хочется научить ее им, нет, лучше добиться того, чтобы у нее само вырвалось, как вздох в минуту страсти, слово, которое никогда не обжигало ее рта, которое никогда не касалось ее губ. Подарить ей эти неторопливо отсчитывающие время и такие банальные минуты — въезд вечером в очередной городок между двумя рядами неоновых рекламных щитов, мягкое выруливание в тишине к домику, где мы будем спать, где мы разденемся, подарить ей всю эту обыденность жизни в другом мире, которую мы превратим в сплошной праздник, в музыку, на которую положим слова нашей любви: это моя Америка. И я хочу подарить ее тебе. Мы увидим, как клонятся к закату знойные дни, увидим каньоны, в одном из которых индейцы племени сиу перебили когда-то сотню всадников в синих мундирах, увидим ланей, небо, снежные бури. Нашу будущую жизнь я вижу словно некий пейзаж. Они ничего не знают, не знают, что такое настоящая любовь, эти любовники в запертых комнатах, в случайных гостиницах. Горе любовным историям, в которых нет места путешествиям. Мы будем слушать болтовню на конгрессе. Ты походишь по магазинам, где торгуют сапогами на любой вкус — меховыми, индейскими, солдатскими. Мне придется присутствовать на ужинах, на которых непременно найдется кто-нибудь, кто под самый конец вдруг поднимется и примется рассуждать о культуре. Ты же в нашем номере в гостинице «Бонавантюр», выходящем во внутренний дворик в японском стиле, будешь заниматься своим телом, умащивая и холя его до такой степени, что на него только молиться. Мы уподобимся тем людям, что с торжественными лицами сидят на заседании и готовы вытерпеть скучный доклад, потому что точно знают, что утром отправятся стрелять уток. Их ружья уже смазаны. Мы будем ехать с тобой преодолевая дождь и ветер от озера к озеру. Вечером ты сбросишь с себя одежду, и мне будет казаться, что это от тебя, от твоих волос исходит этот смолистый запах…