Андрей Дмитриев - Дорога обратно (сборник)

— Я бы тебя не узнал, — сказал он мне. — Помню тебя кудрявеньким.

— Да, теперь я лыс, — пришлось мне с ним согласиться. — Но ведь и я бы тебя не узнал.

Его отвлекли, и он, извинившись, меня оставил. Марина деловито увязалась за ним; я был оставлен в недоумении и надолго предоставлен сам себе.

Я неплохо запомнил, но плохо понял тот пикник. В ожидании застолья сотрудники и гости «Деликата» парами и поврозь, словно по бальному паркету, слонялись плавно и степенно по травке обширного луга, заговаривали друг с другом тихо, почти касаясь головами, раскланивались сдержанно, улыбались влажными глазами, мягко жали мне руку, порой похлопывали коней по холеным холкам, иногда подсаживались к кострам. Покуда близился вечер и все откладывалось застолье, их полку прибывало — на автомобилях с музыкой и даже по реке, на ревущих моторных лодках. Лодки вгрызались в прибрежный ил или чалились к барже. Темнело. Надоевшая музыка понемногу смолкла. Понемногу темный луг с его кострами, вполнакала горящими фарами, приглушенными разговорами и маячащими в праздном, напряженном ожидании силуэтами многих людей стал походить на былой бивак накануне парадной битвы. Моя роль мне была неясна, но прежде, чем я решился счесть себя уязвленным, на барже вспыхнули, осветив луг и лес, прожектора, и луг ахнул, затем раздались призывные удары корабельной рынды. Некоторые, как я понял, достойные своего места за столом, потянулись по сходням на баржу, прочие сгрудились у костров, вокруг мерцающих мангалов и расстеленных на темной траве клеенок с хлебом, водкой, зеленью и вином. Я пристроился близ крайнего, самого дальнего от реки костра, но не успел поднести рюмку ко рту, не успел даже раскрыть рот, чтобы представиться своим соседям, как возле костра возник из тьмы человек в белой рубашке, вежливо поманил меня, поднял и повел на баржу.

Я был усажен во главе стола, между Ионой и Мариной, на правах самого почетного гостя, отчего роль моя стала мне еще менее ясной, и поначалу, до трех выпитых рюмок, кусок не лез мне в горло. Стол был неплох. Были шашлыки, лещи, овощи, болгарское вино и зелень. Не было только сыра. Иона ел молча, пил мало, дружественно, но сдержанно кивал, слушал тосты. Всякий, кто вставал с рюмкой в руке, говорил громко, стараясь перекрыть плеск волны и шум на лугу; о всяком, пока он говорил, Марина торопилась рассказать мне как можно больше, — и очень скоро тосты, звон стекла, гул волны и ветра, смех и песни на лугу и беспрестанная скороговорка Марины возле самого моего уха обернулись для меня головной болью.

— …Это Скакунников-второй, — говорила мне Марина, — сын того Скакунникова, который, помнишь, был у нас Первым; он у нас орготдел, канцелярия, но, как ты понимаешь, канцелярия ему по уму, а вот оргработой приходится заниматься мне… Ползунков Семен Семеныч, был в обкоме, общий отдел, теперь у нас заведует финансами, но, ты понимаешь, тут нужен мой глаз да глаз… Пономарев: вообще-то он не пьет, в рюмке вода, но хорошо говорит, подлец, — был в исполкоме нa торговле, теперь у нас занимается тем же самым; ты уже видел магазины «Деликат»? ох, и сколькими бессонными ночами заплатила я за магазины «Деликат»!

— Как же ты справляешься? — успел спросить я ее в малой паузе между тостами.

— Я же руководила хором, дорогой, — гордо ответила Марина. — И хор у меня всегда звучал… Ого, Сенюшкин будет говорить, Сенюшкин встает — он у нас был на комсомоле… Мы кормим теперь интернат на Горе, помогаем детдому и седьмой школе со школьными завтраками — отдел Сенюшкина за все это отвечает. Опыт у Сенюшкина есть, но иногда приходится его не то чтобы поправлять, но подбадривать… Голошеин-старичок, наша пресс-служба… вставай, вставай, Голошеин… когда-то он пострадал за моего свекра, напечатал его острую статью и был уволен из газеты; за то и держим. Сам он давно ничего не может, слышишь, мямлит, и рюмка дрожит; все приходится делать за него самой, но я не жалею и не жалуюсь…

— Читал его интервью о магазинах, — похвалился я знанием дела. — Выходит, на вопросы отвечала ты?

— На вопросы отвечал он. Но ответы ему писала я… Впрочем, я писала и вопросы…

Уже порядком пьяный человек предложил выпить всем за В. В.

— …Он даже мне, сопляку, говорил: «Вы», — проникновенно признался этот человек в конце тоста, всхлипнул, выпил, но расплакаться не решился. Я, наконец, узнал его…

— Да, это он, Гарик Боркин, — подтвердила Марина. — Был главным редактором после Голошеина, травил моего свекра… Взяли его в отдел рекламы. За него сильно просили, но мы и сами его взяли — чтобы помнил, чтобы совесть в нем не дремала. Оказался неплохой, в сущности, мужик, о многом задумался… Реклама требует ума и таланта, приходится мне самой из кожи лезть, но иногда и его осеняет… А это, имей в виду, Ваня Панюков; вообще-то он из органов, но из органов его попросили за слишком страстную любовь к коньяку, ну а нас попросили его пристроить. Он у нас — служба безопасности. Оказался незаменимый человек; в его дела я не вмешиваюсь.

Я поразился:

— И все они — на зарплате?

— На хорошей зарплате, — вздохнув, подтвердила Марина. — Но что было делать? Как жить? Проще было взять их всех на зарплату, чем биться головой о стены их контор из-за любого пустяка… Накладно пока, но зато — почти никаких проблем.

— Почти?

— А как ты думал? Мы вот сидим на этой барже, как на облаке: пьем, едим, но мы не на облаке… Наш город — не облако и не остров в твоих океанах. И мы не можем пока взять в наш штат людей из всех мешающих нам контор во всей обсиженной ими стране. Страна велика, дорогой.

К полуночи тосты иссякли; со стола убрали грязные тарелки, заменили скатерть и подали кофе. Уже еле тлели костры на лугу, зябкий туман пошел от воды, отпустила головная боль; уже поплыли над кострами угрюмые тихие песни, уже кое-кто, подпевая, вдруг утих и задремал за столом, опустив щеку на скатерть, как вдруг загрохотали сходни и на баржу в сопровождении шофера Степана Михалыча поднялся пожилой уже, рыхлый и сутулый человек в очках — где-то я видел этого человека.

— Вот, привез; еле уговорил, — доложил шофер и сошел с баржи. Иона и Марина поднялись из-за стола навстречу новоприбывшему, усадили его за стол, а он все молчал, протирая очки и нервно щурясь на яркий свет прожекторов. Я узнал его прежде, чем он наконец подал голос.

— Есть я не буду совсем, — сказал он. — Скажи им, сын, чтобы не беспокоились.

Последний раз я видел его давно: под искусственным звездным небом городского планетария, — и вновь мерцали над нами обе Медведицы, Близнецы, Рак и Лев, и все прочие, теперь уже настоящие созвездия северных верхних широт, и вновь рядом со мной была Марина. Она тоже подняла к небу глаза.