Андрей Дмитриев - Крестьянин и тинейджер (сборник)

Музыка смолкла, словно не было ее; все замерли, застигнутые тишиной врасплох, но длилась радостная оторопь чуть менее минуты — вновь взвыл динамик в соснах: к басам, тарелкам, клавишам и соло приладился еще и сиплый тенор, поющий по-английски.

Пилот сказал:

— Я понимаю: сменщик там, не сменщик, но я не понимаю, почему мы здесь не можем выпить за Ишхана, пусть и в его отсутствие. Давайте, выпьем за его здоровье, ну а потом ему расскажем, как выпили. Чего вот так сидеть и слушать этот гвалт?

— Я разве против? — пожал плечами Гамлет.

Все подняли стаканы, кроме малолеток.

— Не понял, — строго сказал Карп.

— Вы извините, мы не пьем, — ответил рыжий. — Пейте без нас, и пусть ваш именинник не обидится.

— Так дело не пойдет, — сказал пилот. — Карина, принеси детишкам спрайта. Мы подождем и выпьем вместе.

— А разве спрайтом можно чокаться? — спросила рыженькая.

— Конечно можно. Если от души, — ответил Карп.

Карина встала из-за столика. Все, кто собрался пить вино, ждали ее, держа стаканы на весу, глядя друг другу в лица, освещенные двумя неяркими садовыми светильниками, воткнутыми в песок. Погремев замком и дверью поскрипев, Карина скрылась в киоске. Невдалеке протяжно зазвучал корабельный гудок; еще раз и еще. Музыка смолкла вновь, свет ярких ламп погас. В соснах раздался новый шум, он быстро нарастал, как если бы толпа зверей, ломясь сквозь лес, спускалась к водопою. В мгновение ока пляж заполнился людьми. Рубашки, платья и футболки качались и мелькали в полутьме, как белое белье, что сохнет на ветру.

Пилот поставил свой стакан на столик и сказал:

— Я не могу в таких условиях. Тост — дело серьезное. Придется подождать.

Карп, Александра, Гамлет и Стремухин тоже поставили стаканы. Вернулась Карина с бутылкой спрайта, огляделась, крикнула кому-то, прилипшему к витрине киоска:

— Мы закрыты! — потом увидела стаканы на столе, спросила: — Что, уже не пьем? Или еще не пьем?

— Ждем, когда все угомонится, — пояснил Стремухин.

Корабль снова загудел, но пассажиры не спешили на борт: они в обнимку, кучками, по одному лениво разбрелись по пляжу; аукались, пытались петь, пьяно хихикали; кто-то, сбросив белый смокинг и раздевшись до трусов, с разбегу ухнул в воду животом, перевернулся на спину и на спине поплыл, рыча и охая, в глухую тьму. Где-то у тропки зашипел включенный мегафон и сладковатым баритоном заворковал: «Товарищи, простите, господа. Наш капитан убедительно просит нас не задерживаться, в течение пятнадцати минут всем быть на корабле».

Кучки и пары неохотно потянулись с разных концов пляжа к тропе, сбиваясь на ходу в неторопливую толпу, шумя, переговариваясь; к шуму толпы, откуда-то подкравшись, примешался медленный шум мотора; лучи автомобильных фар уперлись, вспыхнув, в лица и в стволы деревьев, и толпа, дорогу уступая и сходя с тропы, распалась. Из-за киоска выкатил «уазик»; на его крыше вспыхивал и гас, быстро вращаясь, голубой фонарь. Автомобиль остановился посреди тропы. Люди опасливо обходили его с двух сторон.

— Новое дело, — сказал Карп и встал со стула.

Дверцы «уазика» разом раскрылись, и из него поочередно вышли двое мужчин в фуражках, еще один — в костюме, с папкой для бумаг под мышкой; последним выбрался наружу Байрам. Карп подошел к ним, выслушал накоротке. Потом обернулся и махнул рукой:

— Гамлет, подойди! Это к тебе.

Гамлет встал из-за столика. Подумав, встала и Карина.

Корабль гудел, и пассажиры корабля, еще и подгоняемые вспышками мигалки, на пляже не задерживались, шли к пристани почти бегом.

Байрам отвел Карпа в сторону, к киоску; набычившись, стал что-то говорить ему. Карп слушал его, глядя вверх куда-то, словно скучая.

Мужчина с папкой обратился к Гамлету; тот слушал, медленно кивая головой; потом поднял глаза, внимательно потрогал пальцами свое лицо, неприятно мигающее голубым холодным светом. Потом его колени подломились, и он, скребя рукою борт «уазика», стал оседать в тень. Он и упал бы, если бы Карина его не обхватила обеими руками.

Гамлет выпрямился. Карина и мужчина с папкой помогли ему сесть в машину и забрались в кабину следом. Байрам оставил Карпа и тоже, подойдя, забрался внутрь «уазика». Последними в «уазик» сели, захлопнув за собою дверцы, два милиционера. Он развернулся, смазав светом фар по соснам, и, переваливаясь на неровностях тропы, скрылся из глаз. Тропа опустела. Корабль все гудел.

Карп вернулся к столику и сел, растерянно посвистывая.

— Ишхан? — спросил пилот.

— Да, — сказал Карп.

— Я так и понял.

Корабль умолк; и в тишине послышались торопливые шаги.

Мужчина в белом смокинге спешил к тропе, перебирая по песку голыми ногами, размахивая на ходу руками. В каждой руке его было зажато по ботинку. Черные брюки болтались шарфом у него на шее.

Дождь не упал, как водится, большими каплями, потом потоками на голову с небес, но подошел сплошной стеной со стороны. Сначала вдалеке, на скрытой в темноте большой воде, что-то большое заворочалось и зашелестело, как если б ветер всколыхнул верхушки лиственных лесов, но ветра не было, воздух был тих, и оттого внезапный и неясный шум заставил шестерых людей, в молчании сидящих на пустынном пляже за столом, насторожиться.

Стремухину казалось, будто в темноте перед невидимой огромной сценой зашевелился и пришел в движение тяжелый занавес, но невозможно угадать во тьме, сдвигается он или раздвигается, и отчего так замирает, щемит сердце: от предвкушения начала, когда из ямы в темноте вступают звуки скрипок и валторн, потом прорезывается снизу свет, и раздается гулкий и чеканный шаг в кулисах, и действие, еще ничем себя не проявив — ни голосом, ни репликой, ни жестом, — уже одними скрипками из ямы, одним лишь только нарождающимся светом, одним лишь звуком чьих-то неслучайных шагов из-за кулис тебя захватывает, всасывает в свое жерло; или же сердце щемит от печального сознания финала, после которого не будет больше ничего, кроме усталой смеси разочарования и восторга, кроме пропахшей потом, карамелью и парфюмом нетерпеливой очереди в гардероб, кроме распахнутых во все концы обыкновенных улиц города, встречающих тебя нервными бликами ночных реклам и светофоров, погудкою машин и проливным дождем.

Дождь шел со стороны большой воды; ее поверхность закипала и бурлила, но в заводи стояла тишина, и пляж был сух. Дождь приближался так неспешно, что шестерым, сидящим за столом на берегу, не верилось в его неизбежность. Казалось, он вот-вот устанет, остановится, прольется, не достигнув берегов. Даже когда стена дождя все же надвинулась на заводь и шум его стал оглушителен, — в свете светильников, воткнутых в песок, вода у берега и дальше, докуда этот слабый свет мог доставать, была невозмутимо гладкой, и над водой кружилась свора мошек.