Макс фон дер Грюн - Лавина

Хайнрих Бёмер был удачливым заводчиком. Не прибегая к грубости, он твердо отстаивал свои интересы, но при этом всегда оставался в рамках существующих законов: не больше, не меньше.

И вот он висел на колокольне католической церкви, омерзительно потемневшей от копоти и грязи последних девяноста лет, возвышавшейся, как заточенный с четырех сторон карандаш, над поселком «Новая родина».

Я положил бинокль на садовый столик, затянул потуже пояс купального халата и прямо в домашних туфлях побежал вниз, к церкви.

Несмотря на ранний час, на площади перед церковью уже стояло с десяток людей, которые пристально смотрели наверх. Старик пенсионер, с которым я часто встречался в пивной, подошел ко мне и сказал:

— Надо же, повесился. Прямо в церкви. Ничего святого у людей нет, штрафовать за это надо.

На какой-то миг меня заняла мысль, как можно оштрафовать покойника, но я тут же откликнулся:

— Надо известить полицию.

— Уже известили. Я первый обнаружил покойника. С четырех утра не мог больше уснуть.

Старик выжидающе огляделся. Одна молодая женщина плакала, закрыв лицо руками, на ближайшем магистральном шоссе взвизгивали автомобильные шины. Церковную колокольню хорошо было видно с автострады, по утрам и вечерам мимо без конца проезжали жители загородных поселков.

На холме, возле водонапорной башни, которая снизу казалась огромным яйцом на ходулях, я заметил синие вспышки, которые то появлялись, то исчезали; через несколько минут на площади перед церковью остановилась полицейская машина. Из нее вышли два сотрудника и как бы в испуге огляделись по сторонам; к ним поспешно подбежал пенсионер и взволнованно показал наверх, на колокольню.

Полицейский помоложе, лет двадцати с небольшим, тихо сказал:

— Что только не приходит людям в голову. Если так и дальше пойдет, уволюсь со службы. Каждый день покойники, этого ни один человек не выдержит.

Я тихо ушел. Мне вдруг стало стыдно, что я опустился до уровня зевак, хотя мне было известно больше, чем всем остальным.

Дома я достал из шкафа свой фотоаппарат, прикрепил к нему телеобъектив, уселся на террасе в плетеное кресло и несколько раз сфотографировал человека на колокольне. Я не заметил, как рядом оказалась Криста.

— Что это ты фотографируешь в такую рань? Не хочешь ли приготовить завтрак? — спросила она.

Я услышал, как она прошаркала по клинкеру по направлению к дому, остановилась и повернула обратно. Потом подошла сзади и положила руки мне на плечи.

Я сидел, будто окаменев, боялся даже вздохнуть. Криста нерешительно взяла со столика бинокль, поднесла его к глазам и посмотрела вверх, на колокольню. И тут же бинокль грохнулся на клинкер и разбился у моих ног.

— Как ты можешь так безучастно сидеть здесь и фотографировать? — простонала она. — Что же ты за человек!

— Может, мне надо пойти, подняться на колокольню и срезать его с петли? Но это сделают пожарники, полиция уже прибыла.

Я умолчал о том, что уже был там, внизу. Мне страшно было признаться ей в этом, но я не понимал почему.

Потом я наблюдал за тем, как из пожарной машины поднялась вверх длинная лестница, как двое пожарных полезли по ней и срезали или отвязали покойника. Я только удивился, что они приставили лестницу снаружи, а не поднялись по колокольне изнутри.

Я испытывал страх и не знал отчего.

На другой день местные газеты были полны материалов о добровольном уходе из жизни — слово «самоубийство» не употреблялось — предпринимателя Хайнриха Бёмера. Его, как писали газеты, любили и ценили, он был выдающейся личностью, его знали как благородного мецената культурных и социальных учреждений нашего города, хотя сам он редко принимал участие в общественной жизни. Он успешно вел свое образцовое предприятие через все экономические мели и рифы, поэтому его добровольный уход из жизни более чем загадочен: во-первых, сама его смерть, во-вторых, необычное ее место. Предприятие процветает, сам шестидесятилетний владелец духовно и физически был в прекрасной форме, что единодушно подтвердили все опрошенные, в первую очередь те, кто повседневно имел с ним дело. В этой связи вспомнились также не выясненные до сих пор происшествия на его вилле в прошлом году, которые вынудили Бёмера покорно покинуть свой прекрасный особняк в долине Рура. Его жену, которая по обыкновению находилась в Авиньоне, в Южной Франции, уже известили, обоих его сыновей, как заявил прокурист Гебхардт, давнее доверенное лицо Хайнриха Бёмера, еще не разыскали. Оба они находятся в туристской поездке по Северной Америке. Гебхардт отправил по маршруту телеграммы на их имена, однако ответа еще не поступало.

На другой день, когда я доставал утром из почтового ящика газеты, мне бросился в глаза напечатанный жирным шрифтом и подчеркнутый красной чертой заголовок: «Хайнрих Бёмер — жертва преступления». Чуть пониже мелкими буквами было набрано: «Есть ли связь с прошлогодними событиями на его вилле?»

Далее сообщалось, что судебная экспертиза установила, что Хайнрих Бёмер был уже мертв, когда его повесили на колокольне. Сильный удар тяжелым предметом в затылок вызвал мгновенную смерть.

— Этого он не заслужил, — сказала Криста. — Он был глубоко порядочным человеком и за мое появление на свет не несет никакой ответственности. А что будет теперь с его заводом?

— Прежде всего надо найти близнецов, — ответил я. — Они унаследуют все — разумеется, вместе с матерью. Боюсь только, что им не по плечу бремя такого наследства. Ларс играет Моцарта, а Саша — в теннис. Этого недостаточно, чтобы управлять предприятием, ведь даже лучший прокурист стоит не больше, чем его шеф. Пока близнецы закончат университет, пройдут годы. А чужаки предпочитают хозяйничать в свой карман.

— Не всегда, — недовольно возразила Криста и взглянула на меня чуть ли не со злостью.

— Не кипятись, — сказал я. — Пойду схожу в магазин.

Я прошел мимо церкви и остановился на церковной площади. Деревянные ставни на правом окне были опять закрыты, как будто ничего, абсолютно ничего не случилось. Колокольня, покрытая вековой копотью, будто краской, показалась мне еще более мрачной, чем раньше.

Лишь однажды я виделся и разговаривал с Хайнрихом Бёмером, с этим великаном. Он довольно вежливо, но твердо меня отшил, за что потом мне следовало быть ему даже благодарным, ведь его отказ взять меня на работу на свой завод стал для меня началом скромной, хотя и небезуспешной карьеры фотографа. И вот он мертв. Несмотря на родство, несмотря на регулярные визиты его сыновей, которые называли мою жену тетей Кристой, для меня он все эти десять лет оставался чужим человеком.

Мать Кристы была кухаркой в доме Бёмера, старик Бёмер сделал ей ребенка, в этом нет ничего необычного. Слуги в его доме были одновременно его подданными и, если речь шла о женщинах, — объектами удовлетворения его похоти. Когда мать Кристы забеременела, Клеменс Бёмер выпроводил ее из своего дома. Это было в 1943 году, в самый разгар бомбежек. Она потом так никогда и не вышла замуж, перебивалась с ребенком на черной работе в войну и послевоенные голодные годы, и только в 1963 году, когда Саше и Ларсу только что исполнилось два года, Хайнрих Бёмер привел свою сводную сестру в особняк на холмах Рура. Отец на смертном одре — после автокатастрофы он прожил еще три дня — признался ему в своем грехе и просил сына привести в дом Кристу, возместив ей все, в чем он отказал ее матери.