Макс фон дер Грюн - Лавина

— Я сейчас приеду. Через полчаса буду у вас, но в одном я уже убедился: наследники куда хуже, чем основатели фирмы.

— Вы тоже наследник.

— Знаю, — возразил Шнайдер. — Но один из наследников печального образа.

Криста прислушивалась к нашему разговору; когда я положил трубку, она вопросительно взглянула на меня.

— Через полчаса приедет Шнайдер, — сказал я.

— Не возражаю, если это надо. Но, пожалуйста, не устраивай из нашего дома проходной двор. Для деловых встреч есть контора.

— Близнецы хотят продать…

— Могу их понять, — сказала Криста.

— Что ты можешь понять? То, что они подвергают опасности нашу модель, а с ней пятьсот человек?

— Ну и что? Они поняли только, что своя рубашка ближе к телу. И не хотят быть затянутыми в это болото. Они оба умнее тебя. Они люди моральные и знают, что в постели не рождаются серьезные идеи.

— Это чистое лицемерие, — сказал я. — Ведь и тебя они называют тетей, хотя ты родилась вне брака. Двадцать лет кряду это их не шокировало.

Криста покраснела и хотела было открыть рот, чтобы возразить мне, но не успела ничего ответить, так как в дверь позвонили. Ее свирепый взгляд красноречиво показывал, что я наговорил лишнего. Я открыл дверь. Оказалось, что Шнайдер привез с собой Хётгера. Криста подала обоим руку, но тут же скрылась у себя в комнате на втором этаже.

В гостиной Шнайдер сказал:

— Мы опять оказались по горло в дерьме… У нас на редкость удачное положение с заказами. Новый мотор Адама идет нарасхват, и вдруг являются два инфантильных наследника и хотят все погубить, поскольку они морально возмущены, эти тупицы. Ведь не могу же я выйти к заводчанам и заявить, что они по меньшей мере следующие десять лет не могут рассчитывать на выплату прибыли, потому что мы должны вернуть близнецам их долю. У нас человек двадцать за эти десять лет уйдут на пенсию. Они захотят получить до этого хоть какие-то деньжата.

— Давайте не будем волноваться, — сказал я. — Дела у нас не так плохи. Вчера мы с Матильдой побывали у Гебхардта дома, и он нам кое в чем признался. А сегодня мы были на вилле, там встретились со всей шайкой. На следующем заседании правления я подробно доложу обо всем. Нам надо было что-то предпринять, чтобы избавиться наконец от вмешательства в заводские дела. Если угодно, мы провели необходимую оборонительную операцию по защите модели. Между прочим, Матильда у Гебхардта и Вагенфура держалась великолепно.

Шнайдер выкатил глаза и до хруста сжал пальцы. Хётгер, который мало что понимал, сидел с раскрытым ртом и без конца теребил нос. Оба они выглядели забавно, но мне было не до смеха. Я боялся возражений со стороны Шнайдера, и они не заставили себя ждать.

— За моей спиной и вместе с моей дочерью! — гневно вскричал он. — Что сказал Гебхардт? Что было на вилле?

Хётгер посмотрел на меня так, как смотрит ребенок на своего отца, ожидая от него объяснений; Шнайдер бегал по комнате и бил кулаком по ладони.

— Может, мне еще благодарить вас за то, что вы злоупотребили моим доверием? — сказал он. — Может, похвалить вас за заслуги перед заводом, как хвалят политиков за заслуги перед отечеством?

— Все случилось так внезапно, что я не мог вас проинформировать, — ответил я. — По правде сказать, я и не хотел вас уведомлять, поскольку вы запретили Матильде вмешиваться в дела фирмы. Но мы сделали решающий шаг вперед, мы теперь знаем, кто наши противники. Мы знаем почти все, за исключением того, почему Хайнриха Бёмера повесили на колокольне. Кто это сделал — ясно, прислужники Зиберта. И мы знаем также, кто стоит за его спиной — вот именно, «чистенький» господин Вагенфур… Мы можем теперь, господин Шнайдер, убедить близнецов не продавать свою долю человеку, который был якобы другом их отца, а на самом деле его злейшим врагом и бессовестным конкурентом. По мне, так лучше, чтоб они продали банку, это еще полбеды, но с таким человеком, как Вагенфур, даже если у него окажется меньшая часть акций, справиться будет трудно.

Шнайдер смотрел в окно на сад и будто бы безучастно возразил:

— Как я могу руководить предприятием, если член правления проводит политику фирмы на свой страх и риск, да еще толкнул на это мою дочь.

— Она меня толкнула, а не я ее, — ответил я.

— Проклятье, я не хочу семейных предприятий, мы уже вполне вкусили их прелесть.

Он сел рядом с Хётгером на диван, положил ему на плечо руку и сказал:

— Хоть ты у нас добрая незамутненная душа! Что делал бы мир без таких людей, как ты? Погиб!

Потом, постукивая правым указательным пальцем по столу, он обратился ко мне:

— Так вот, больше всего мне хотелось бы выйти из игры. У меня на пределе и нервы, и силы. Когда бог-отец доложил мне о своих планах, я поднял его на смех, но потом я понял, что он не дурак, а дальновидный предприниматель. Но я не мог себе представить, что в нашей стране дальновидность не пользуется спросом. Я был слишком наивным.

Немного помолчав, я сказал:

— Нам с вами хорошо известно, что модель еще должна завоевать себе место под солнцем. Ведь не случайно же вы клюнули на брошенную Хайнрихом Бёмером наживку, а число безработных…

— Оставьте ваши проповеди. Все это я знаю лучше вас.

— И поэтому хотите теперь выйти из игры? Пятьсот человек благодаря Бёмеру стали хозяевами «в своем доме», даже если они это не совсем еще понимают, но без домоправителя им не обойтись.

— Вы закончили, господин фотограф? — спросил Шнайдер и издевательски ухмыльнулся.

— Чего вы боитесь? Самого себя?

— Нет, не себя. Я боюсь коллектива, — ответил Шнайдер.

Едва Шнайдер и Хётгер уехали, по лестнице спустилась Криста с кошкой на руках. На кухне она опустила кошку перед миской, но кошка не хотела есть, просилась в сад, а когда я открыл дверь на террасу, она передумала и залезла под батарею.

Криста вымыла на кухне руки и стала готовить ужин. Она гремела кастрюлями и посудой — верный признак дурного настроения.

Я остался в гостиной и ждал. Не прождал и получаса, как она вышла из кухни, держа в руке картофелечистку, и сказала:

— Я обижена. Оскорблена. Я все слышала, ты и Шнайдер так орали, что не спасли и закрытые двери.

Она демонстративно села напротив меня, громко и тяжело дыша, при этом играла картофелечисткой, которая несколько раз выпадала у нее из рук.

— Что сегодня на ужин? — спросил я.

— Не перебивай меня, — ответила она. — Почему ты называешь по имени эту… эту особу, как ты дошел до того, что называешь ее Матильдой, а не фройляйн Шнайдер, как полагается? А как ты произносил ее имя — Матильда… Я и сейчас еще слышу, каким тоном ты произносил… У тебя с ней что-то было? Что у тебя было с этой особой?

Чтобы не смотреть ей в глаза, я встал, подошел к большому окну и стал разглядывать унылый сад.