Фигль-Мигль - В Бога веруем

Что? Ага, ага, нужно окликнуть, побежать, схватить за руку. Рука, в которую мы вцепились, твердой негнущейся корягой царапает наши собственные руки. Вся она — как камень и дерево, как безмолвное угрюмое желание вырваться, отвернуться, уйти, промолчать. Не разговаривать. Не отвечать на вопросы. “Как вы живете? — хотим узнать мы. — Как вы жили все это время?”

Но это не он; тот, кого мы поймали за руку — не он. А кого мы ловили?

Наш герой (не думайте, что мы его предали и бросили, переключившись на дочку) провел эти семь лет как в тумане, кошмаре, застенке — как в странном сладком сне — как все. Он знал (в какой-то неуловимый момент почувствовав вкус набившегося в рот песка), что с ним все кончено. Это знание (утрачивая остроту, забываясь, никогда не забываясь до конца) осталось фоном жизни, изменив ее цвет. Ничего не произошло — кому из нас нужны смерть, болезнь, наводнение, чтобы устать и сдаться? Вообще-то много кому. О нет, нужны покой, достаток, комфорт, размеренная жизнь, интрижные заботы, взрослеющие дети, полезное хобби (завязать связи), культурные развлечения (в меру), прагматизм, реализм, оптимизм, рыбки в аквариуме — все дерьмо, все ужасы лишенного иллюзий бытия!

Чем вам не покатили рыбки?

Вы можете расспросить какого-нибудь знакомого писателя, и тот признается, что каждый новый роман, так радостно и с легким сердцем начатый, роман, который летит тополиным пухом в июне и прозрачной паутиной в сентябре, перевалив за середину, превращается из пуха в груду кирпичей, которые автор ворочает с ненавистью и отвращением, из паутины — в кандалы, ржаво бренчащие на угрюмом узнике… и редко-редко, один раз в биографии, пишущий не устает и медлит расставаться с пачкой бумаги и, оттягивая финал, расцвечивает стремительные страницы все новыми узорами, приключениями. Что не означает, что данный роман будет большой творческой удачей. Но трудом жизни — пожалуй, да.

Да ведь так и с обычной жизнью! Ну, вперли? Человек устает. Человек не хочет. Человек видит, что его нае… Вроде это называется кризис среднего возраста?

И захотел он сундук. Сундук! Может человек захотеть сундук? Никому не запрещено владеть сундуками. Никого не отлучат от сообщества людей и граждан только за то, что он, имея сундук достаточных размеров, будет туда время от времени забираться и закрывать крышку, пряча лицо и тело, и даже закажет себе сундук такого рода, чтобы в нем можно было лежать, вытянувшись во всю длину. Отравиться нам хересом, если это не был самый комфортабельный сундук на свете! (Кстати, один лондонский банкир не нашего века попросил, чтобы, когда его положат в гроб, под мышки ему положили по бутылке хереса самого высокого качества.) И не в гробу, не в гробу, но в крепком дубовом сундуке ручной работы проводит Евгений бесшумные бесцветные дни. Так и лежит целыми днями? Так и лежит. Ну а как же он, это самое, нужду-то справляет? О счастливый друг, обладатель правильного мнения! Ну конечно, поесть-пописать он вылезал. Пробежит сумрачной анфиладой (смотрите, каким он стал сухим и жалким, он стал тем, что никто не хочет брать в руки) — пробежит, прокрадется — и в сундук. Он положил там циновку и подушку, но как-то, проснувшись, обнаружил, что лежит на куче денег, и так было постоянно, и сперва он разгребал, выгребал и выкидывал, большими шуршащими охапками бросал из сундука на пол, и потом перестал бороться — засыпая, просыпаясь, следя только за тем, чтобы не задохнуться.

Здесь мы можем вспомнить и рассказать вам, что Калигула (о чем сообщает Светоний) рассыпал огромные кучи золотых монет по полу и ходил босыми ногами или подолгу катался по ним всем телом, по монетам блестящим и звонким, как ангельские голоса. Можем сообщить (какая ерунда) характеристики монеты 50 центов евро: диаметр 24,25 мм, толщина 1,88 мм, вес 7,8 г; цвет желтый, состав — сплав медь-алюминий-цинк-олово; гурт крупноребристый. Но у Евгения-то бумажные кучи? Да, да, именно, бумажные. И эти кучи все растут? Они растут, он лежит, и в голове его стучит та простая мысль, что он никому не нужен, и эти деньги тоже никому не нужны, даже прислуге, чей веник давно устал и забыл сюда дорогу. Прислуга выметала баксы веником? А чем еще, пылесос же забивается мгновенно, сами проверьте.

Он лежит.

Покачиваясь в гамаке, в гамаке… сонно смежая веки… лениво открывая глаза… великолепным зевком показывая солнцу зубы (стоматологический зевок, но добровольный)… Господь с вами, какой еще гамак?

В точности такой, как мысли Евгения. Евгений не выучился думать словами, никогда ему не принадлежавшими, так что теперь не он думает, а мысль баюкает его, раскачивает широким движением. То он качнется внутри мира, то мир — вокруг него. Он лежит, завернувшись в свои спутанные страшные волосы, завернувшись в баксы, баксы застревают колтунами в длинных прядях, они словно листья, пустившие корни. Мышки и птицы, разузнав дорогу, могут свить себе в этом месиве волос и бумаги потайные гнезда, им всегда будет тепло и спокойно, пусть только держатся крепче во время путешествия к горшку. А вошки? Вошки, дорогой друг, не берутся невесть откуда, даже если вы не моете голову. А что мышки и птицы будут есть? Будут, разумеется, воровать в кладовых. Здесь есть кладовые? Что ж, идем, сами увидите. Заодно кое с кем поздороваемся. Как бы нам не заблудиться.

Где мы сейчас? Значит, так, шевелите своим воображением. Это роскошная, мрачная, не предназначенная для жизни комната, даже не комната, а апартамент, а еще лучше — зало. Ковры, хрусталь, дизайн, артефакты. В углу стоит сундук, в сундуке лежит Евгений, от него волнами расходится зеленая куча. Это тупик, последний закуток, точка в конце анфилады. Нам — в ту единственную дверь. Ее еще не запирают, но, скажем вам по секрету, время близко — запрут.

В путь, в путь, чередой интерьеров. Вот роскошь и ясный блеск, сумрачная нега, пылающие картины стен, пылающие закатом окна, отраженные зеркалами цветы, музыкальные инструменты, книги, красное дерево, серебро, фарфор, бронза (куда без них), часы, оружие, лютня на столике, арабский дворик. Вау, это дворец! Нет, это не дворец. Это б. здание Синода и Сената, б. Государственный исторический архив. Хотите, подойдем к окошку, вид неплохой. Спасибо, ноги не идут… Значит, вот оно как? А как же мы? Как же город?

Вы забываете, что город жрал чипсы, когда Архив выбрасывали в Неву. Здравствуйте, Мадам, с новосельем. Как вы тут устроились? С коммуникациями нет проблем? А с привидениями?

Она приветливо смотрит сквозь нас. Что вы видите на этом лице? Пресыщение силой, властью, жизнью и всеми ее благами? Вовсе нет; это лицо льда, лед не знает пресыщения. Веками он терпеливо ждет своего часа, сжавшись в комок арктической пустыни, а потом ползет, убивая динозавров, покрывая собою все. Ему не тесно в стакане мартини и для него невелика Вселенная. Эта женщина в состоянии предложить нам выпить, прежде чем прикажет вышвырнуть нас вон. Мы не экскурсия, Мадам, не экскурсия! Мы принесли весточку от прошлого.