Мария Амор - Пальмы в долине Иордана

С детьми мне работать не пришлось. Не мог такой могучий портновский талант пропадать втуне.

Меня определили в гладильню при прачечной. Раз в неделю гадотовцы связывают свою грязную одежду в простыни и с тюками на плечах тянутся к прачечной. Всю неделю белье сортируется, стирается, и оттуда направляется в наши с Брахой надежные руки. Моя строгая начальница принадлежит к кибуцной аристократии — она родилась в Гадоте и прожила здесь всю жизнь. Существование в условиях безденежной экономики не только не атрофировало предпринимательские таланты Брахи, но напротив, обострило их чрезвычайно. Она сразу увидела заложенные во мне возможности, из которых самой важной была та, что робкой новенькой можно было велеть делать все, что кладовщица считала правильным.

— Будем шить нашим женщинам! Давно пора начать этот новый сервис! — бодро заявила Браха.

Ради нового начинания она готова рискнуть собой. В течение рабочей недели мы обе гладим мятое, штопаем порванное и складываем чистые вещи в личные ячейки товарищей. А между глажкой и штопкой я крою и сметываю для своей начальницы белое платье в черный горошек, с черной оторочкой по подолу.

В пятничный вечер Браха гордо выступает, обтянутая гороховым ситцем. После выходных она приводит свою подругу — Яэль, которой тоже требуется приодеться, желательно в сарафан в ярко-оранжевых тонах…

Рони выбрал работу в коровнике и затеял кружок бриджа, я чувствую, что мне тоже нужно завести хобби, я больше не хочу постоянно ждать его. Я буду учиться ездить верхом. Главный лошадник Эран посадил меня на кроткую кобылку с именем героини арабского фильма — Мона, — и терпеливо учит седлать ее, привставать в стременах и удерживаться на лошади в галопе. За это я обязалась давать Моне корм, чистить и водить на пастбище. Несколько раз в день я навещаю конюшню, не могу налюбоваться новой подопечной. В Гадот несколько страстных лошадников. Один из них — Адам, красивый смуглый парень с длинными черными волосами до пояса, похожий на голливудского индейца, даже пришел в кибуц из-за собственного коня, потому что здесь удобнее его содержать. Адам проводил со своим любимцем каждую свободную минуту, не замечая взглядов гадотских невест, но в какой-то момент рядом с ним оказалась такая же стройная, черноволосая и красивая Яфит.

По соседству с нами живет Ахава со своим мужем Хаимом и их двумя детьми. Совместное их проживание с собственным потомством является фактом исключительным, если не возмутительным. Хаим, сын кибуца, привел Ахаву из города, еще не подозревая, что когда она родит сына и младенцу исполнится четыре недели, Ахава наотрез откажется сдавать его в общую детскую на ночь. Хаим в этой ситуации позорно спасовал и заявил, что поддерживает жену. Руководство не спешило применять крутые меры.

— Молодая, ей непривычно, со временем надоест, еще рада будет по вечерам освободиться… — говорили старожилы.

Но Ахава оказалась с большими странностями: родила второго сына, и его тоже стала укладывать в собственной комнате. Общественность не знала, как реагировать на ее чудачества. С одной стороны — опасный прецедент. Если каждый будет делать со своими детьми, что хочет, то развалится вся система воспитания, вся социальная жизнь кибуца. А с другой, — при попустительстве Хаима не ясно, какие меры воздействия можно применить. Ахава и Хаим — оба — полноправные члены общины, его родители — уважаемые основатели хозяйства, пережившие вместе с остальными самые тяжкие сирийские обстрелы, да и времена уже не те, чтобы выгонять за страстную материнскую привязанность к своим чадам. На упрямицу не влияют ни беседы с психологами, ни с руководством. Решено избрать средний путь — не наказывать, но и не поощрять, то есть — не выделять большей квартиры и надеяться, что Ахава ограничится двумя детьми, а зараза ее дурного примера не поползет дальше…

— И как там поживает твоя соседка? — выясняет у меня Браха, орудуя утюгом.

— По-моему, нормально. Она мало с кем общается. После работы приносит детей из яселек, играет с ними на траве… Вечером вместе с Хаимом укладывают малышей…

— Несчастные крохи! — вздохнула Браха. — Подумать только! У нас это было самое лучшее время — после того, как родители уходили! Начиналась настоящая жизнь! Небось, чувствуют себя обделенными.

— Особо несчастными они не выглядят, — честно признаю я.

— Маленькие еще, не осознают свое особое положение! Спрашивается, зачем в кибуц пришла, если ей наши порядки не нравятся?

— Хаима полюбила? — предполагаю я самое худшее, со свойственным мне романтизмом.

— Ну да, — пренебрежительно отмахнулась Браха. — Экое сокровище! Я с этим Хаимом весь детский сад на одном горшке просидела! Одно достоинство — подкаблучник!

— В конце концов, кому это мешает?

— Попомни мое слово — такие, как эта Ахава, подтачивают самые принципы нашей общинной жизни — дружбу, сплоченность, общение, взаимозависимость, взаимопомощь! Сначала детей в собственной комнате растить возьмутся, потом сами ужин начнут готовить, каждый по вечерам у себя дома, со своим хозяйством, и чем мы от города отличаться будем?

— Ахава говорит, что уже есть кибуцы, где все дети у родителей спят…

— Вот-вот, — вздохнула Браха. — Все рушится, куда идем? Из-за таких сумасшедших, как эта Ахава. Что с нами будет? И чего плохо было? Вся армия на наших детях, выращенных в общих спальнях, стоит! Так нет, нашлась, понимаешь, хочет показать, что она одна своих детей любит! Слава Богу, я хоть успела четверых вырастить…

Браха держит в голове гардероб всех ста пятидесяти жителей кибуца, и каждая вещь, попадающая под её утюг, рождает в кладовщице цепь воспоминаний и ассоциаций.

— Почему Эдна никак этот халат не выбросит? Сплошные заплаты! Она его носила, еще когда была замужем за Шимоном! А они уже семь лет как развелись! Их Гаю сегодня тринадцать! Уже пять лет, как она вышла за Орена. Сменила шило на мыло!

Браха складывает халат, и берет в руки мужскую майку.

— Этот лошадник, Эран, живет с Рути. Трое детей у них, а не женаты! Уверяет, что он якобы против рабанута! Мы все против, но почему-то остальным это не мешает жениться! Свихнулся на своих конях, заботится о них больше, чем о детях! А у Малки из-за этой верховой езды два года назад муж погиб — неудачно так упал… Если ты меня спросишь… — (Я не спрашиваю, но разве это остановит Браху?) — то я тебе очень не советую увлекаться этим занятием!

— Мне лошади нравятся. У Моны такие глаза добрые…

Браха поджимает губы:

— Родить тебе надо, дорогая. Сразу про лошадей забудешь.

По-видимому, материнство — это верный рецепт потерять всяческий интерес к окружающему миру и его соблазнам. Я решаю не огорчать душевную женщину отказом следовать ее советам, и она продолжает, развернув очередное платье: