Мария Амор - Пальмы в долине Иордана

Волшебный вечер: пахнет полынью, на столике мерцает свеча, пиво необыкновенно вкусное. Я не привыкла быть в центре внимания, никогда прежде не встречала ни августейших изгнанников, ни мстительных ковбоев, и вечером, когда обладатель индейского прозвища подвозит Хен и меня к воротам кибуца, возвращение в свою обыденную жизнь представляется возвращением в темницу.

Через несколько дней мир лопается по всем швам.

Хен влетает в мою комнату:

— Мобилизуют всех, кто в боевых частях… Говорят, мы входим в Ливан!

С прошлой весны на севере было тихо, но сегодня с утра на территорию кибуца то и дело въезжают военные машины, мужчины прощаются с друзьями и семьями и отбывают в свои части. Рони — тыловик, но в эти дни в Гадот все начинают чувствовать себя мобилизованными. В кибуцниках срабатывает давно выработанный рефлекс — мгновенно подняться на защиту Родины, соединиться как можно быстрее со своей частью и как следует вмазать арафатовцам, окопавшимся в Ливане и уже который год не дающим жить спокойно… Сабра, Шатила, сомнения в мудрости и выполнимости затеянного — все это будет потом…

Телевизионные передачи наконец-то стали цветными, но даже во всех цветах радуги происходящее никого не радует. Только Браха упивается своей прозорливостью.

Хен, офицер запаса, мечтает об открывающихся возможностях:

— Упрошу Матана Вильнаи взять меня со своими частями в Ливан, я у его отца в университете курс брала…

Трудно поверить, чтобы для боевого генерала это была достаточно веская причина брать девушку в действующую армию, но для Хен невозможного нет, по крайней мере, в мечтах. Пока она готовится к въезду в Ливан на головном израильском танке, я смиряюсь со скромной ролью защиты тыла: Гадот получает от разведки сообщение, что следующей ночью кибуц подвергнется обстрелу катюшами. Меня, как и многих других женщин, определяют спать в яслях: в случае ночной тревоги я должна буду перевести детей в бомбоубежище.

Спать на раскладушке неудобно, да и не до сна. Я жду сирены и представляю себе, как потащу одновременно троих детишек. Мамы на меня полагаются, и я, конечно, не подведу, но скорее бы наступил рассвет!

Несмотря на то, что Гадот так и не подвергся обстрелу, настроение в кибуце совершенно изменилось. Столько друзей и знакомых воюют в Ливане! Я тоже не могу поверить, что когда-нибудь меня снова начнет волновать всякая чепуха, отныне, кажется, я никогда не забуду, что именно в жизни по-настоящему важно, и буду жить достойно, так, чтобы не было мучительно больно…

Идет второй месяц войны, которую назвали “Мир Галилее”. В “Жасмине” тихий час, дети спят, я спасаюсь от полдневной жары, сидя на влажном полу. Радио передает сводку последних новостей. Внезапно в проеме двери возникает темная фигура солдата в высоких ботинках и с винтовкой через плечо. Только спустя несколько секунд я узнаю Ури, бросаюсь к нему и крепко обнимаю.

— Вот, возвращался из Ливана, впервые отпустили, проезжал мимо вас и решил заехать… — Ури смущен моей пылкостью, но и рад ей. Но сейчас для меня каждый солдат — герой, а то, что Ури вспомнил обо мне, почувствовал, как необходимо мне поговорить с кем-нибудь, давно меня знающим, волнует необыкновенно. В военной форме он совсем не похож на себя прежнего — подтянутый, стройный, с милым ежиком волос, синими глазами и заросшими щетиной ямочками на щеках. Он садится в углу, прямо на пол, бросает оружие рядом. У него совсем мало времени, ему еще надо добраться до Итава.

— Как там? Что там? Как мой Шери?

— Шери прошел курс боевой дрессировки, осознал, что неправильно относился к своей хозяйке, совершенно напрасно видя в ней существо слабое и якобы нуждающееся в защите. Теперь стал замечательным псом. Дафна в нем души не чает…

— Кто из ребят ушел? Кто остался? Я так соскучилась по всем!

— А что же в гости не приезжала?

Не приезжала, потому что чувствовала бы себя там перед всеми виноватой, но что об этом говорить!

— У Галит и Дани родилась дочка…

— Уже? Когда? Вот это да! И куда они теперь?

— Никуда. Дани — секретарь кибуца, да и Галит категорически отказалась куда-либо двигаться. Мы открыли детский садик. Она обещает, если понадобится, сама укомплектовать его детьми… Рина с Эльдадом поженились и ушли в сельскохозяйственный кооператив. Эльдад подсчитал, что на себя работать выгоднее. Шоши познакомилась с кем-то из Нахшона и перебралась туда…

Хм, наверное, нет плохих невест, есть только недостаточно упорные…

— А как Дафна?

— Мы с Дафной вместе.

— Ого! Серьезно?

— Серьезно!

Я рада за них. Дафне повезло. И Ури тоже.

— А кто еще остался?

— Коби… Они с Авиталь осенью собираются пожениться.

— Коби? Кто бы мог подумать…

— Некоторым Итав пошел на пользу.

Если это осуждение, то мне нечем защищаться…

— Мне он тоже пошел на пользу. Просто — больше у меня не было сил.

— У многих не хватило сил, поэтому многие и ушли. Никто их не осуждает, это все были неплохие ребята. Каждый сделал, что мог. Лучше, чем ничего. Нам, тем, кто остался, благодаря всем вам стало легче.

Он добрый, Ури, за это я его всегда и любила. Жалко, что он не знает Высоцкого, например, “Другие придут, сменив уют на риск и непомерный труд”…

— Ури, я, наверное, уйду из Гадота…

Хорошо, что он не ошарашен.

— Я только что видел Рони, он вроде всем доволен…

— Рони, как кошка, везде падает на четыре лапы, и ему везде хорошо. А я за пять лет перепробовала три кибуца и по-прежнему не могу найти своего места.

— Ну, я понимаю, в Итаве было тяжело, а чего тебе здесь не хватает?

Я задумалась.

— Ребят… Даже не кого-то конкретно, а того, что здесь нет компании, здесь нет тесного нашего ядра. Вообще, непонятно, зачем я здесь. Гадот без меня легко обойдется, и мне здесь надоело…

Вот оно сказано, это давно просившееся наружу плохое слово “надоело”. Ури слушает и, кажется, не осуждает.

— Я честно пробовала, — очень важно объяснить это ему. — Но, наверное, я с самого начала была для этого неподходящим человеком… Может, надо было слушать маму и идти учиться… А так, все получилось напрасно…

— Тебя послушать, ты в тюрьме пять лет просидела!

— В тюрьме не сидела, но и пенициллина не изобрела! — уличаю я саму себя.

Он говорит:

— Не убивайся, спасти человечество еще успеешь. Это хорошо, что ты попробовала хоть что-то сделать не только ради себя. Не надо начинать жить робко.

Красивый солдат встает, вскидывает винтовку на плечо. Он торопится, дорога в Итав долгая, его ждет не дождется Дафна, а в воскресенье обратно в Ливан. Я обнимаю его, и ему хочется сказать на прощанье что-нибудь утешительное.

— Не горюй, Сашка, не все в твоей жизни было напрасно. Твоя манговая плантация уже плоды дает… И пальмы, которые мы посадили, стали огромными…