Олеся Николаева - Любовные доказательства

Назавтра, прямо перед походом на Ленинградский вокзал, с рукописью под мышкой и изрядными деньгами в кошельке, я направилась в Ботанический сад. Назвала имя и фамилию жены отставника, мне показали на дверь в начальнический кабинет: «Только у нее обед!»

Но я не стала ждать — распахнула дверь, увидела за столом тетеньку средних лет. Перед ней была тарелка — она ела… курицу: сидела и обсасывала ножку… Не знаю, может, курица была не та, не любимая, а другая, безликая, безымянная, «городская», та, которая Буша… Я поздоровалась, назвалась, пожелала даже «приятного аппетита», брякнула на стол рукопись, которая была в папке с надписью «Московские новости», — там тогда работал мой муж — и принялась отсчитывать деньги.

Ругала себя: вон как быстро сдалась, спасовала, надо было поехать на птичий рынок и купить им добротную симпатичную живую курицу, а то — какое разорение!.. Тетенька, растопырив пальцы в курином жиру, приоткрыла мизинцем ящик стола, показала — туда кладите, туда, здесь вся сумма?

Я сказала:

— Вся. Как договаривались.

И вдруг, совершенно неожиданно для себя, добавила:

— Сумма-то вся, но мне бы расписку…

Видимо, так я себя жучила «за легкомыслие и непрактичность», что мое подсознание тут же и устроило мне эту «компенсацию»: расписку, видите ли… Документик.

— Какую еще расписку? — удивилась начальница.

— Как — какую? О получении денег. Я, такая-то, такая-то, имярек, получила деньги — далее сумма прописью — от такой-то, такой-то, имярек, — за курицу, которую задушила собака, имярек, в результате чего моим мужем таким-то, таким-то, имярек, были взяты в заложницы несовершеннолетняя хозяйка собаки такая-то, такая-то, имярек, и ее подружка такая-то, такая-то, имярек, — дочь известного московского протоиерея…

— Такую расписку я вам не напишу! — вскричала она. — Какой еще имярек?

— Почему же? Разве тут что-то не так? — удивилась я. И тут взгляд мой упал на мою папку, на самоуверенные буквы, кричащие: «Московские новости! Московские новости!». — Вы запросили такие огромные деньги, что это наносит моей семье большой ущерб — вот мне и надо будет их отработать, — вновь внезапно для себя самой проговорила я, даже слушала себя с большим интересом: а что же дальше? — А как я могу это сделать? Только написать большую статью с этаким авантюрным сюжетом про юных заложниц, за которых требуют выкуп пожилые отставники, любители куриц, поджигатели дач… Для пущей достоверности — приложу вашу расписку. Получу гонорар, и дебет сойдется с кредитом…

Она побледнела:

— Возьмите свои деньги и убирайтесь! Мне ничего не надо!

— Хорошо, — сказала я и сама затрепетала от своей изворотливости. — Тогда напишите мне расписку, что вы отказываетесь от денег, и я предъявлю ее вашему мужу, а то он опять возьмет моих девиц в плен или, чего доброго, подожжет дачу. Напишите: я, такая-то, такая-то, имярек, отказываюсь от денег в сумме такой-то, такой-то за мою курицу, имярек…

— Уходите отсюда, — взвизгнула она, косясь на мою папку с таким ужасом, словно на ней свернулась змея. — Не надо мне никаких денег, но и расписок вам никаких не дам… Придумала еще имярек какой-то, — она оскорбленно закачалась в кресле.

Однако мне надо было торопиться — до Ленинградского поезда оставалось около получаса. Я взяла свою папку и с неторопливым достоинством покинула ее кабинет, чтобы, оказавшись на улице, дунуть во всю прыть — и так до самого вокзала.

А Марья Антоновна в конце концов смирилась и завела себе кота, о котором очень беспокоилась, потому что ему там, дома, без нее было «очень тоскливо» и он «обижался». Сама же Марья Антоновна никогда замужем не была, потому что имела в жизни одну-единственную любовь — несчастливую. Любила она с юности прекрасного человека, кажется, даже поэта, а он женился на другой, вот и всё. Так Марья Антоновна и осталась в девицах, несмотря на то, что была очень хорошенькой, аккуратной такой «дворяночкой», хотя и принадлежала к священническому роду.

Дед ее был когда-то настоятелем этой самой Троице-Голенищевской церкви, был убит большевиками и причтен к сонму мучеников. И вот Марья Антоновна, когда храм вновь открыли, сидела там «на свечках» и молилась за всякую тварь живую Божию, паче же за птиц и зверей. Но после петуха она эту церковь оставила и перешла в другой храм.

Как-то я попросила ее: «Марья Антоновна, помолитесь, пожалуйста, за меня», но она ответила: «За тебя всякий помолится, а вот кто помолится за бессловесных животных? Ты уж не обижайся, что я им отдаю все мои молитвы! Ведь они своим дыханием Господа хвалят! А Церковь каждый день возвещает: „Всякое дыхание да хвалит Господа!“»

Однажды она пришла в храм в страшном волнении и все время бегала кому-то звонить. «Что случилось, Марья Антоновна, на вас лица нет!» Она горестно махнула рукой: «Ты представляешь, дорогая Олеся, ОНА забеременела, хотя это был особый элитный экземпляр, и вот тебе, пожалуйста, — неудачные роды! Никак не может разрешиться от бремени!» — «Какой ужас, но кто это?» — «Да кошечка нашей прихожанки! Я вот собираюсь поехать сменить ее — а то она дежурит возле роженицы всю ночь, умаялась!». И она после рабочего дня отправилась «принимать роды» на другой конец Москвы…

На ее День ангела храм подарил ей плетеный домик для кота с голубой перинкой внутри и целый ящик «Китти Кэт», потому что все знали, что ее котик особенно уважает это питание.

И старый отставник тоже смирился. Во всяком случае, если даже и выследил он, где живет моя собака, дачу все же не поджег. Надеюсь, что и ему Господь послал какое-то утешение. Во всяком случае, проходя недавно мимо ограды Ботанического сада, я с изумлением увидела огромные особняки, которые выросли на его территории. Кто-то из моих соседей по дому сообщил мне, что это — американские офисы, под которые сдали часть этой прекрасной земли. Может быть, и отставнику с женой от этого что-нибудь перепало. А может, и нет. Может, живут они, до сих пор горюя по своей курочке, по рябе, по красавице, по своей ненаглядной… Жаль, что они не знакомы с Марьей Антоновной, — она бы погоревала о ней вместе с ними, да и помолилась бы об этом Божием создании, дивной твари, пернатой душе…

Но смирилась и моя собака. Такой стала мирной, всеприемлющей, любвеобильной. Однажды я вернулась домой и обнаружила там незнакомую тетку. Она сидела за столом и пила мартини, закусывая тортом. Рядом дымился потухающий камин, а у ее ног лежала, улыбаясь, моя собака.

— Как вы сюда попали? — я спросила ее в изумлении.

— Нет, это как вы сюда попали? — огорошила меня она. — Я лично здесь в гостях у критиков Аннинского и Золотусского.

— А, — с облегчением вздохнула я, — так вы ошиблись дачей. Они живут не здесь.