Леонид Костюков - Великая страна

За окном прошла старушка в платье в цветастый горошек.

— Ты позволишь, Смит, нам с Мэгги пообедать?

— Я вместо этого напомню тебе, Фрэнк, что вы с Мэгги не нуждаетесь в моем позволении ни для обеда, ни для других естественных отправлений. Выполняй заказы своего организма и будь образцовым американцем, сынок.

— Тогда я скажу прямее…

— Уж будь любезен.

— Не мог бы ты пересесть за другой столик? Мы тут будем есть, двигать челюстями, тебе это будет неприятно. Ты ведь, насколько я знаю, никогда не ешь.

— Да, как Билл Клинтон никогда не какает.

— С чего это ты взял?

— Никогда этого не видел. А с чего ты взял, что я никогда не ем?

Фрэнк открыл рот, закрыл и снова открыл:

— Короче, Смит, ты пересядешь, или…

— Или что?

— Или мне придется тебя пересадить.

— А можно один вопрос?

— Один — можно.

— Тебе приходилось пересаживать помидорный куст?

— Нет. — Странно.

— Что? — Ты не умеешь пересадить помидорный куст, а берешься пересаживать меня. А ведь я не в пример тяжелее.

— Встань, Смит, будь мужчиной.

— Спасибо, я посижу.

— Ну ладно.

Фрэнк встал, похрустел пальцами, снял пиджак, подошел к Смиту — и вдруг схватился за живот и с выражением крайнего удивления на лице мягко опал между стульями.

— Не любит меня молодежь, — сентенциозно заметил Смит. — А спрашивается, почему? Не понимает — вот и не любит. А я не люблю популизма. Что мне толку в том, чтобы каждый меня понимал.

Смит как ни в чем не бывало пододвинул к себе пиццу Фрэнка, а Мэгги выделил три салата.

— Может быть, все-таки оставишь это Фрэнку?

Смит не мог говорить из-за набитого рта, поэтому скривился и жестами показал Мэгги, что сейчас ответит.

— Так. Мэгги, не разговаривай за едой. Что же до Фрэнка, то еще минуты три он не сможет есть из-за болевого шока, а потом минут семь из-за того, что этот болевой шок пройдет. А через десять минут если ему даже захочется пиццы, эта уже остынет. Так, парень? Нет, Мэгги, посмотри только, какой он злобный. Я догадываюсь, ты ему нравишься, и поэтому ему неприятно валяться между стульями.

— А ты думаешь, если бы я ему не нравилась, ему было бы приятно валяться между стульями?

Смит рассмеялся с самым благодушным видом.

— Очко в твою пользу, девочка. Видит Господь, я в тебе не ошибся. Давай посадим Фрэнка.

Они с Мэгги водрузили Фрэнка на свободный стул, как плюшевого медведя.

— Симпатичный парень этот Фрэнк, — продолжал Смит таким тоном, словно Фрэнк был на задании где-нибудь в Вегасе. — Но не так он прост, как кажется. Вот, например, если бы ты полистала его отчеты, то нашла бы такую деталь: все операции с его участием по освобождению заложников заканчиваются взрывом автомобиля и нестандартной ситуацией, где он действует, как герой.

— Что тут удивительного? Молодой, кровь горячая.

— Да, и я так думал: молодой, кровь горячая. Потом уточнил у Сандры из лаборатории, она сказала — нет, кровь нормальная. И я сказал себе: думай, Смит, думай, старая клизма. Тут дело не в температуре крови.

— А в чем?

— Мэгги, ты читаешь мои мысли. Именно так я себе и ответил: а в чем? А в том, что на каждую такую операцию Фрэнку давали пачку меченых казенных денег для выкупа, чтобы потом, арестовав преступников, предъявить их им как улику. И эта пачка всякий раз сгорала в машине.

— Богатая страна, Смит. Люди дороже денег.

— Все имеет цену, Мэгги. В богатой стране люди считают деньги. И заурядный человек дешевле незаурядных денег.

— Да ты просто циник, Смит.

— Я реалист.

Фрэнк застонал.

— А, Фрэнки! Ты видишь: насилие порождает ответное насилие. Эта дорога не ведет к храму. Ладно, стони, только не слишком громко. Так на чем я остановился? Ах да, пачка денег сгорала в машине. Эксперты исправно лицезрели пепел. Загвоздка в том, что никогда не вникали в такую деталь: та ли это пачка? Не то чтобы это было невозможно выяснить, а это просто не выясняли.

— Погоди, Смит. Допустим даже, Фрэнк подменял пачку денег на куклу, а чтобы это не выяснилось, устраивал этот экшн в конце…

— Ты точна, как бормашина, Мэгги. Но давай ужалим нерв еще вернее: этот экшн и возникал, потому что преступники получали куклу вместо выкупа и понимали это. Ты видишь, это была довольно откровенная кукла, что и входило в шаловливый план Фрэнка. Что же ты не стонешь, парень, забыл? Увлекся сюжетом?

— Допустим, Смит. Погоди. Но что он потом будет делать с мечеными деньгами?

— Мэгги, ты просто гениальна. И я (не подумай только, что я примазываюсь к твоей гениальности; на то, на что у тебя уходят секунды, у меня уходили недели) — и я в конце концов подумал: а что, если эти деньги не помечены? И я открыл досье Хетчера, который помечает деньги, и выяснил, что они с Фрэнком однокашники еще по Кливленду. Нет, неплохо? Ты видишь?!

Смит, торжествуя, откинулся на спинку своего стула, доел пиццу и предъявил Фрэнку чистую тарелку. Мэгги чинно скушала салат из латука.

— Что ж, хорек, — с трудом разлепляя губы произнес Фрэнк, — доложи это начальству.

— Какой тон, Мэгги! Ни дать ни взять прокурор штата. Таким тоном чистый, как победа нокаутом, гражданин говорит с коррумпированным легавым, зацепившим его за слабое место. Но у нас всё наоборот. Встать, молодая крыса.

Несмотря на то, что последнюю фразу Смит произнес даже тише предыдущих, к тому же прикрыв, словно от усталости, глаза, Фрэнк беспрекословно встал.

— Зачем мне доносить на тебя? Ты видел, чтобы вышестоящий работник подсиживал нижестоящего? Что мне нужно — твое место? твои три куска в месяц? мне нужно путем долгого шантажа выманить твой раздолбанный бьюик? или твой галстук с индийским орнаментом, смысла которого ты не знаешь, а носишь? Или ты думаешь, что я настолько забочусь о моральном здоровье ФБР, чтобы в свободное время давить прыщи на его белоснежной жопе?! Или я пыжусь перед этой условно русской условно девушкой и возвышаюсь, унижая тебя? Отвечай, подобие человека.

— Я не знаю.

— Ах ты не знаешь! Мэгги, попробуй тот салат, мне больно видеть, как ты его игнорируешь. Там кальмары и апельсины бесподобно сочетаются. Так ты не знаешь. А чего ради ты тогда попер на меня? Тоже не знаешь. Ты слышал историю про сардинку, которая захотела узнать, как работает рыболовный сейнер?

— Я догадываюсь.

— Иди, — Смит говорил, не открывая глаз. — Идите оба. Мэгги, скоро в твоей жизни наступят изменения, так помни на всякий случай, что все изменения к лучшему. И помни еще, кто тебя принял в ФБР.

Мэгги и Фрэнк были уже на выходе из бара, как в спину им донеслось:

— …помни, кто тебя принял…

Эти слова… этот повтор что-то напомнил Мэгги. Какие-то не до конца изученные человеческим мозгом шестеренки завертелись в этом самом человеческом мозгу и через три минуты выдали: сон — сон об Австралии и Эрнестине, голос травы. Мэгги так и сяк попыталась что-то выжать из этой ассоциации, но не смогла. Пожалуй, Смит стал после сегодняшней сцены ей неприятен. Пожалуй, он и был ей неприятен.