Татьяна Чекасина - Ничья

Сидя в очереди в кабинет к врачу, Надя Кузнецова подумала с удивлением: зачем бабушке понадобилось отговаривать её? Она же всегда твердила об одном: хочет, чтобы Надя выросла «честной, доброй, патриоткой…» Может быть, она испугалась слишком ранней, чреватой дружбы тогда уже расцветшей Надечки с молодым холостым геологом Веной? И это тоже… Но было и другое…

И вспомнилось, как сидит Октябрина Игнатьевна в сумерках у окна, из которого пахнет цветами… Тихо во дворе, и только трамваи позванивают за домом, привычно гремят. «Голо тело и едва прикрыта грудь…» – Прочитала бабушка некрасовские строчки о бедных крестьянских детях, идущих учиться. Она была среди таких детей, когда отец отправил её в школу в соседнее село, а ей тогда и семи не было. Но он руководил судьбой своей единственной дочери, которой недаром дал такое замечательное имя. Сыновей назвал тоже сильно: Трактор, Молот, Серп. Они, эти мальчики, все потом погибли на фронтах. Разве могла забыть Октябрина, как она идёт по разбитой дороге, бедная, плохо одетая, но там, в школе, тепло; и учительница – прекрасная сподвижница с высоким лбом, гладкой причёской, в скромном платье с глухим воротом и серой шалью, наброшенной на девичьи плечи. И вокруг головы, точно нимб от света из небольшого, но чистого окна!

Бабушка сама мечтала… В юности мечтала о педагогике, но на стройках пятилеток нужны были рабочие руки, вот они… Октябрина Игнатьевна протянула перед собой свои руки, даже в сумерках квартиры – большие, тёмные, но ещё гибкие. А потом – война… Погибший геройски муж, ослепшая от военного недоедания дочь… Жизнь… Она испытывает… Мы уже прошли ряд испытаний…– Хорошо, бабушка, я всё поняла! – подняла на неё крыжовниковые покорные глаза внучка, теперь бы она добавила: как овца перед закланьем.

Утром она пошла сдавать документы. С её пятёрками их прямо-таки схватили в этом «петушилище». С такими оценками она бы могла и в горный поступить… По математике – пять, по физике – пять… Правда, вышла небольшая заминка… То, что так хорошо у неё получалось в геопартии у костра, увы, не нашло одобрения здесь. Её попросила приёмная комиссия спеть. Каждая учительница начальных классов должна уметь петь детские песенки, чтобы научить им своих будущих малышей-учеников. А деревенская учительница в маленькой школе, где может не быть учителя пения, должна уметь даже аккомпанировать себе на каком-нибудь инструменте: домре, баяне, фортепиано (но никак не на гитаре!) Надя запела неверным, грубоватым голосом: «Над Смоленской дорогой…» «Ещё раз», – попросила преподавательница музыки. Опять неверно. «Голос в экспедиции оставила…», – неумело оправдывалась Надя, ещё не вполне осознав, что не голос «оставила» она там, а свою мечту. «Может, ты и музыкальный слух там же забыла?» – съязвила экзаменатор. Но чувство ритма оказалось хорошим, и вот ведь – на пианино выучилась: «В траве сидел кузнечик, в траве сидел кузнечик… Зелёненьким он был!»

В женской консультации ей сказали, что поздно удалять эмбрион, что ей надо «готовиться стать матерью»… Надя Кузнецова села в скверике напротив женской консультации, смотрела на прохожих. Она хорошо представила, что случится, если она вздумает объявить о своей беременности дома… Бабушка зашипит от возмущения, а мама тихо заплачет. Потом бабушка прекратит шипение, которым у них в семье всегда сопровождаются разногласия, и перейдёт на свою обычную не очень пока громкую речь: «В наш век космоса и лучших достижений в области культуры, в наш век такие поступки полной безнравственности должны клеймиться со всей силой, порок должен быть наказан, добро должно торжествовать!.. А этот гнусный тип, этот отец будущего ребёнка, воспользовавшийся добротой и невинностью… Ах, он ещё и женат? Вдвойне! Его вина становится неизмеримо большей… Но ты, Надечка, будь мужественной. Жизнь учит. Она сложна…» Конец этого спектакля должен быть почти традиционным: Октябрина Игнатьевна берёт ещё один старт в гонке, и, возможно, все последующие двадцать лет упорно тянет к финишу, как уже очень старая, но опытная марафонка. Нет! Она бы не стала упрекать в лицо. Она бы просто доказывала и доказывала своё неизбывное благородство, свою готовность помогать всем: кошкам, собакам, птицам и даже… людям.

Далее пойдёт подготовка к тому, что её внучка вскоре будет вынуждена появиться у всех на виду с огромным животом, но без малейшего признака мужа. Речам станет тесно в их небольшой квартирке, они выплеснутся в поисках простора новых слушателей на лестничную площадку, во двор, к магазинам: вначале – к молочному, потом и через дорогу – к посудо-хозяйственному.Все услышат о том, как почётно быть «просто матерью». О том, как «прекрасно воспитать человека, нужного обществу». О том, что «нет ни одного мужчины, который мог бы составить счастье Надечки». О том, что, «да, один тут очень хотел это счастье составить (честнейшая Октябрина Игнатьевна готова приукрасить ситуацию!), но Надечка не согласилась» «Она рада, что будет матерью, и всё! Что может быть лучше и прекрасней?» «Если нет идеального мужа, то уж лучше никакого!» Слушательницы этой речи: доброжелательная соседка Петрова или интеллигентная старушка Костюченкова последнюю фразу «лучше никакого», наверняка, произнесут вместе с бабушкой. Представив всё это, Надя Кузнецова поняла, что перед глазами расплылись зелёные кусты. Летнее солнце затуманилось и прохожие в скверике напротив женской консультации потеряли ясные очертания. Надя поняла, что слепнет. И хорошо ощутила, как она идёт на картонажку и обратно, пользуясь переходом для слепых. Чтобы наваждение, чего доброго, не превратилось в реальность, она поднялась со скамьи и пошла, куда глаза глядят.

…Дворец развернулся шпилем, который превратился в пушку, и эта пушка направилась прямо Наде в лицо. Надя закричала. Видение оборвалось, а перед глазами на тумбочке, стоявшей рядом с кроватью, будто из небытия выплыл телефонный аппарат. «Скорей! Через телефонистку…» – Сказал в Наде бабушкин голос.

Как же глупо она стала носиться с этой мечтой, которую ошибочно стала считать своей! Она хотела даже разузнать адрес Василия, но подумала, что он, наверняка, огорчится, и не стала его разыскивать. А потом подумала, что он, в сущности, не имеет никакого отношения… Вскоре поняла: в душе у неё нет тепла к будущему ребёнку. Она желала это тепло обнаружить в своей душе, но почувствовала неспособность этой души, её грубость и пустоту. Надя представила, что ребёнок может быть похожим на некрасивого лицом, хотя и бравого фигурой Ваську-танкиста, и ей видеть не захотелось этого будущего ребёнка… Лето шло. Надя съездила к морю по путёвке, давно добытой бабушкой через общество слепых. Там она все дни лежала в тоске на пляже, ни с кем не знакомясь и не общаясь, и с унынием перечитывая «Лебединую песню» Песталоцци. Приехав в город, взяла направление в Кашку.