Александр Чуманов - Брат птеродактиля

Отныне Аркадий подавал докладные, лишь когда Алексей Маркьянович приказывал, а при всех авралах обреченно напяливал на себя спецовку и первым лез хоть в канализационный колодец, хоть в глубоченную траншею заделывать очередной прорыв коммуникации, сработанной из некондиционных, поскольку только такие всегда выделялись захолустным коммунальщикам, а потому ненадежных труб.

Докладных по собственной инициативе не писал, со всеми старался быть, что называется, «вась-вась», но все равно за год в бригаде сменился весь контингент, а кое-кого даже успели дважды уволить «по инициативе администрации» и после слезных, но явно физически неисполнимых обещаний принять вновь «до первого раза». Да и новички, которых Аркашка раньше не знал, для Алексея Маркьяновича были далеко не новичками, их трудовые книжки читались не менее увлекательно, чем те, которые доводилось прежде читать.

И уже ничуть не изумляло, когда уволенные, протрезвев, являлись в слесарку забрать из шкафчика свой скарб, а среди личного имущества было в основном то, чего, опять же, ни в каком магазине не купишь, да и зачем покупать, если данные предметы испокон веку должны приноситься с работы. Конечно, прежде чем подписать обходной лист, Аркадий Федорович в документацию заглядывал, но там действительно ничего такого не числилось, а если когда-то числилось, так давно списано и, следовательно, не существует.

Изумляло же, когда, увольняясь с работы по причине призыва в армию, окидывал Аркашка мысленным взором всю недолгую пока трудовую автобиографию, каким чудом удалось ему пережить без особого позора и неприятностей аж две полновесных подготовки жилого фонда к зиме. Ведь оба раза до самого последнего дня не покидал ужас: не успеть, ни за что не успеть! И душераздирающие картины вымерзшего по его вине жилого поселка завода искусственного волокна снились ему во сне. А один раз даже — вот до чего парня больное воображение доводило — привиделся ему его собственный расстрел по уголовной статье «за халатность и служебное несоответствие». Есть ли на самом деле такая статья, даже боязно было у кого-либо спрашивать.

Но наступал роковой день начала отопительного сезона, и все обходилось более-менее благополучно. Конечно, не Аркашке благодаря, а Алексею Маркьяновичу — кудеснику жилищно-коммунального творчества и непревзойденному тактику социалистических производственных отношений. Аркашка же, сказать по правде, не столько начальнику помогал, сколько под ногами суетливо путался да панику сеял, за что бессчетно раз материм был. Однако расстался с ним этот человек-легенда великодушно и благородно: пожелал успешной службы ратной и выразил надежду, что, окрепнув морально и физически, Аркашка снова вернется в ЖКО. Насколько при этом «Мартемьяныч» был искренен — бог весть.

Мишке и Аркашке военкомат прислал повестки одновременно. И все решили, что их вместе так и заберут. Потому что, мол, братьев да тем более близнецов — а формально-то они, конечно же, близнецами числились — согласно какой-то инструкции, разлучать нельзя.

Народу на проводины приперлось — ужас сколько. И никого с порога не завернешь, потому как — традиция. Казенные-то водки-вина в ту пору мало кто покупал — откуда деньги шальные — но бражки да самогонки папа с мамой наделали в достатке. Самогон в те поры, конечно, запрещался, но на производство его для личных нужд органы смотрели сквозь пальцы, а бражка не возбранялась официально, ее даже в одном кооперативном киоске стаканами продавали.

Все желающие напились, как говорится, «в умат». В том числе и Мишка с кормящей уже месяц Машкой. Все желающие еще и подрались, к счастью, без поножовщины, а Машка вдобавок ревела белугой, рискуя потерять молоко, на Мишке висла, как будущая шинель-скатка, у Мишки пьяные слезы тоже рекой текли. Так что обоих отпаивать пришлось водой и все той же самогонкой. Подействовало — оба вырубились на диване в обнимку и безмятежно улыбаясь. Приятно было со стороны на такую любовь смотреть всем, кроме, может, только Машкиной матери, которой все проводы зятя пришлось просидеть в малухе с месячной внучкой.

Зато Аркадий со Светочкой весь вечер продержались тихо и чинно. Выпили в меру, Аркашка, заметим, и всегда в развитии алкогольного увлечения где-то на шаг от брата отставал, петь — пели, но дурными голосами не блажили. Светка скупую слезинку для порядка проронила, всем присутствующим честно ждать солдата пообещала, но в основном-то они все больше шептались да поглаживали друг дружку по тем частям тела, публичное поглаживание которых общественное мнение уже допускало. В виде исключения.

Поутру, когда пришел за призывниками автобус, окончательное прощание совершилось почти интеллигентно. Потому что ни у кого здоровье настолько не сохранилось, чтобы с раннего утра «Солдаты в путь…» базлать и энергичные телодвижения производить. Девки, Машка и Светка, солидарно, как настоящие солдатки, всплакнули, обнявшись, сестры новобранцев — накануне веселые да деловитые — поревели несколько громче. У отца же с матерью были совершенно сухими глаза, они ведь оба, притом не так уж давно, пережили проводы на самую истребительную войну, и мирная служба виделась им делом хотя и затяжным, однако совершенно несерьезным. Чем-то вроде строго обязательного общеукрепляющего курса.

Пожалуй, нынешнему молодому читателю, если таковой вообще существует, может показаться, что авторская фантазия здесь всякие разумные границы переходит, однако, ей-богу, такое доброе отношение народа к родной армии в ту эпоху было весьма распространенным и даже — побейте автора камнями, если он врет, — типичным. И вовсе не потому, что общество было каким-то особо милитаризованным.

А на сборном пункте, вопреки всем ожиданиям и расчетам, братиков безо всяких церемоний взяли и разлучили. Иначе говоря, приехали так называемые «покупатели» из одной учебной части и Аркашку купили, а Мишку забраковали. Образование Мишкино им, видите ли, показалось недостаточным. Да, такие привередливые «покупатели пушечного мяса» были тогда.

Но, возможно, им больше семейное положение призывника не понравилось: молоко на губах не обсохло, а уже захомутали дурачка и даже отцом сделали, свяжись с таким, а он из-за чего-нибудь вдруг в бега ударится или, хуже того, стреляться затеет. То есть подобная проблематика советскому армейскому начальству тоже не чужда была, ибо жизнь есть жизнь, и если в ней всегда находится место подвигу, то чувствительному придурку — тем более. Только секретили эту проблематику наравне с устройством водородной бомбы.

И увезли Аркашку в учебку, а Мишка еще на сборном пункте четверо суток пыхтел, служить не начав, а уже затосковав смертельно и по несравненной Машечке своей, и по дочке Танюшке, которую не успел даже толком рассмотреть, и по родителям, и даже — чему он очень удивился — по брату. Прежде никогда в мыслях не было, чтобы по кому-либо тосковать — все всегда под рукой — а тут так прихватило, хоть впрямь через забор сигай.