Александр Чуманов - Дело прошлое

Наутро Пантелей Анатольевич был заметно смущён. Он признался, что эксперимент в целом вышел успешный, но больше ничего не уточнил, лишь несколько позже известно стало, — от людей разве скроешь — что это учительская жена произвела досмотр крепко поддавшего с получки физика-информатика, о чём он и сам мог бы догадаться, ведь не впервой же. А вот насчёт теоретического обоснования всё равно руками развёл.

— Павел наш Иванович, — сказал самый авторитетный человек принародно, — действительно — феномен, самородок, средствами современной науки не объяснимый. Государственное, возможно, достояние. Но наука движется вперёд. Семимильными шагами. И будем верить, что необъяснимое сегодня станет объяснимым завтра. Не раз уже такое бывало.

У меня же только небольшая личная просьба к нашему достоянию: вы б снились, что ли, в каком-нибудь ином костюме. А то ж — метафизика. Да и не скромно, если на то пошло…

— Нет-нет! — сразу загалдели другие люди. — Пускай снится именно в этом костюме! Для народного, так сказать, благоговения…

И это понятно. Ведь большинство присутствовавших были в летах уже, когда пора думать о «вечном», то есть мечтать как-то искупить, приуменьшить былые прегрешения, даже, если получится, совсем дезавуировать их…

Скоро Павел сравнялся популярностью с первыми советскими секс-символами, а потом и обошёл эти символы по всем показателям. К нему потянулись секретари обкомов и прикормленные родной властью деятели культуры, учёные и снабженцы, старые девы и просто бомжи. Паша всех терпеливо выслушивал, всем обещал оказать содействие и, должно быть, оказывал, поскольку рекламаций не поступало.

Тощему, как щепка, долговязому и ужасно близорукому математику, всю жизнь угробившему на решение некой задачи, не сулящей ни в какой перспективе практической пользы, но захватывающе интересной, Паша приснился и сказал ласково:

— Эх, мил человек, разве не ясно, что функцию «I» надо интегрировать в пределах от нуля до «J»!

Математик тотчас проснулся, проинтегрировал свою функцию, как велели, и умер на радостях, ибо всё у него получилось, и на душе сделалось легко-легко.

Писателю-генералу одному Паша снился несколько лет кряду в удобное для того время и продиктовал одно большое эпическое полотно и несколько штук поменьше.

— Хватит, что ли? — спросил.

— За глаза! — был краткий по-генеральски ответ.

Дошло до того, что самородок наш научился сниться тысячам людей одновременно! Во всех концах света! И, может быть, однажды выработал некий ресурс. Или что. Потому что первый раз в жизни приснился сам себе в белом, известном лишь по чужим рассказам, балахоне.

— Ты кто?! — изумлённо уставился Паша на низкорослого лысого бородача в белой рубахе до пят. — Ты — Бог?

— Куда хватил! — хихикнул не старый ещё старец.

— Значит, не Бог? — Павел, пожалуй, некоторое разочарование ощутил. А почему — хоть убей, не сказал бы.

— Вот заладил! Обязательно вам всем ярлык подавай! Как подам тебе сейчас!

— Да ладно уже, не психуй… Чего снишься-то?

— Упредить хочу тебя. В общем, понимаешь, с мотороллером промашка у нас вышла. Потому что водила ты — аховый. Отдай-ка драндулет этот пацанам, а сам впредь — только пешком. Не то…

— Что?! — смертельно обиделся Павел, которому до пенсии оставалось всего-то несколько дней. — Это я — аховый? Да во мне, может, русский Шумахер пропал, я, может, только за руль сев, человеком себя почувствовал!…

— Пашка, стервец…

Но Павел не дослушал — проснулся резко. Волевым усилием выдрался из обидного сна.

Прямо ночью погнал куда глаза глядят. Развеяться на ветерке. И почти сразу — под КАМАЗ. Таким или подобным образом многие великие люди кончали. А сколько их погибло на всяких войнах, не успев никак проявить себя, а сколько — в абортариях, а скольких попросту не зачали родители в силу разных причин, хотя вполне могли.

Тоже — метафизика. И детерминизм. И причинно-следственные дела…

Ужас, да?

Целыми днями по узеньким дорожкам Верхне-Фугуевского дома отдыха гуляли разнообразные должностные лица. В том смысле, что все мы с вами имеем в жизни определенную должность, а то и две-три. Даже больше. А в природе как раз буйствовал декабрь, дни стояли короткие, скучные, серые, то и дело валился снег из низких туч. И должность у подавляющего большинства обитателей этого приюта среди сосен была одна на всех. Предпоследняя. Должность пенсионера никакого значения.

Целыми днями благообразные старички и старушки в суконных платочках, в плюшевых жакетках, в валенках с блестящими калошами, каракулевых шапчонках пирожком, в облезлых пыжиках, в джинсах, в дубленках, в прочем, являющем удивительную смесь разнообразных мод и веяний прошлых десятилетий, неспешно фланировали между голубыми приземистыми корпусами дома отдыха. И эти одноэтажные корпуса-бараки, видевшие ещё недавно, летом, совсем другую публику, другую совсем, шебутную и рисковую, отчаянную и смеющуюся сквозь слёзы жизнь, эти корпуса, нахохлившиеся под огромными снежными шапками, даже и они всем своим видом нагоняли на стороннего наблюдателя, если бы таковой случился, беспросветную скуку да меланхолию, располагали к покорному ожиданию естественной и неизбежной смены сезонов.

Возможно, в связи с этим, а возможно, и с другим, исчез с места своей основной трудовой деятельности массовик-затейник Оглядов, человек слишком увлекающийся, слишком творческий, что ли. Он был дипломированным работником культуры и всегда мучился от сознания закопанности своего таланта. Но служить больше нигде не мог, вернее, нигде больше не могли долго терпеть его чрезмерной увлечённости. И он исчез. И, пожалуй, опрометчиво он это сделал, однако сделал, и мы не будем сожалеть об исчезновении Оглядова, ведь именно благодаря его исчезновению и произошла эта совершенно удивительная история, нигде официально не зафиксированная, а потому неповторимая в качестве положительного или отрицательного примера.

А в это время ещё и директор дома отдыха находился в очередном отпуске — когда же ему отдыхать, если не зимой. И был он, естественно, далеко от своего культурного учреждения, ведь не брать же, в самом деле, путёвку в собственный дом отдыха. И всеми делами в здравнице заправляла кастелянша Аглая Григорьевна.

Как ей удалось сделаться правой рукой самого руководителя, неведомо. Однако факт остаётся фактом: Аглая Григорьевна уже не первый год подменяла шефа, подменяла вполне успешно, самовозгораний не случалось, количество жалоб тоже оставалось в пределах нормы, материальные ценности сохранялись согласно нормативам.

А в общем, ничего особенного в этом кастелянском авторитете, пожалуй, и не было, авторитет ведь далеко не всегда адекватен занимаемой должности, тут многое определяется наличием громкого, веского голоса, природным умением как бы абстрагироваться от своей малой должности и с азартом совать нос во все дела, умением, говоря короче, «поставить себя» в коллективе. И Аглая Григорьевна умела. И никто уже из персонала дома отдыха, включая директора, не помнил, что Аглая Григорьевна всего лишь кастелянша и больше ничего. Вернее, помнить-то, может, и помнили, но как бы не придавали значения этому, несущественному для столь колоритной да энергичной личности факту.