Александр Чуманов - Перекури, Сизиф!

Вот и мой диванчик в обозримом будущем ждет свалка. И он-то уж точно не избежит очистительного и, тем самым, священного огня, который, как мне представляется, только на свалке и может быть священным в полном смысле этого слова. А между тем у меня много самых трепетных воспоминаний связано с моим диваном. Он много чего интересного и занятного помнит, мой милый диванчик, потому что в давние, а порой кажется — не в такие уж давние, времена мы с моей покойной Любушкой, случалось, теряли на нем всякий стыд…

Впрочем — какое там! По нынешним временам — сплошная чопорность, пуританство, закомплексованность. И будь я поэтом, какой-нибудь стишок так бы и начал: «Жизнь прошла в миссионерской позе…»

А здорово-таки научился я блудомыслить от полного и окончательного безделья! До чего складно иной раз выходит — хоть и впрямь записывай. А между тем уже новых внешних впечатлений — почти никаких. Только пульт от телевизора всегда под рукой — сунешь руку к теплому собачьему брюху, и он там. Пробежишься по каналам, а их как-никак уже под два десятка — может, единственное, в чем мы так преуспели, — но нет, уже ничто не способно по-настоящему заинтересовать, ни новости, ни катастрофы. Какие, к черту, новости, какие катастрофы, когда самая свежая новость: я скоро умру. Когда самая странная катастрофа: я скоро умру…

И между прочим, даже протестантские проповедники, самые, как мне кажется, талантливые и высокопрофессиональные проповедники на свете, внимание умирающего привлечь не способны. Из моего положения со всей отчетливостью видно, что их лекции предназначены хотя и не для самых процветающих, но и уж точно не для самых безнадежных. Они, эти лекции, как бы скорбно ни поджимал губы блистательный народный артист протестантизма, для тех, кто лишь по чистой случайности и лишь временно не достиг вершин жизненного успеха, но непременно их достигнет и никогда не умрет, надо только правильно, как подобает истинному христианину и патриоту универсальной родины Америки, верить в Бога…

И буквально тошнит от кино. Как от нынешнего нашего и ненынешнего нашего, так и от совсем не нашего. А попадется сериал, так вообще палец от переключательной кнопки невозможно оторвать, словно всем существом бессознательно стремишься убежать подальше от нестерпимой иллюзии.

Может быть, старичью, не вышедшему пока на роковую прямую, сериалы и продляют жизнь, внушая фанатичное желание узнать непременно, чем там у них все закончится, хотя у них там все и всегда заканчивается одинаково. Но вышедшего на роковую прямую сериалы, по-моему, добивают, усугубляя безысходность и внушая неизбывную зависть — им-то, сукам, еще жить да жить неизвестно за какие заслуги, в океане теплом купаться, ананасы жрать и трахаться со всей съемочной группой, а тебя, всю жизнь горбатившего на благо родины, которая так, похоже, никогда и не поймет, в чем оно, ее благо, вот-вот унесут прочь от телевизора, с трудом вынув из холодных окостеневших пальцев дурацкий этот пульт, и никогда ты не увидишь, как эти падлы из сериала передохнут одна за другой и как вездесущие фекальные стоки превратят в бескрайнее зловонное болото этот долбаный Атлантический океан, о котором тебе всю жизнь так мучительно и сладко мечталось…

И тем не менее, уже, в сущности, почти рефлекторно, холодеющие пальцы то и дело нащупывают под уютным собачьим брюхом пластиковый прямоугольник, находят нужную кнопку и давят, давят на нее, тогда как глаза уже, собственно, почти не различают мелькающие перед ними цветастые картинки и не потому, что ослабли, но потому, что цветной и, как модно говорить нынче, виртуальный мир слишком уж контрастирует с внутренним миром, в котором остались только два родственных цвета — черный да серый, день ото дня неотвратимо сливающиеся в один.

Да ладно — телевизор. Я им и в лучшие времена не увлекался. Но попробовал почитать — тем более невмоготу. А ведь прежде книжку из рук не выпускал. Да и многие не выпускали, когда водку не пили. Время такое было и такое воспитание.

Те прочитанные давным-давно книги, наверное, и спасают теперь. Ограждают хоть немного от всепроникающего ужаса. Потому что научили размышлять о чем угодно. В том числе — и о смерти. И размышление под конец — как наркотик…

Но в последнее время рыхлые и ни к чему не обязывающие размышления все чаще бесцеремонно прерывает нечто совершенно иное — грубо конкретное, с острыми, зазубренными краями. И это зазубренное и бесцеремонное совершенно отчетливо принадлежит реальному миру. Конкретно — внучке моей, которая, скорей всего, как говорится, ни сном, ни духом…

Как она, бедная кровиночка моя, дальше будет, потом?!

До чего ж все ясно и просто было раньше, до чего ж муторно теперь. Но Боже упаси, чтоб я мечтал о возврате к прежней ясности и простоте…

Хотя, вообще-то, какая сложность?..

Я, конечно же, далеко не богач. Где уж мне. Но даже в невозможной российской реальности, если достаточно долго жить и стремиться хотя бы к подобию материального благополучия, неизбежно к концу жизни что-то скапливается — не проеденное, не пропитое, не пущенное на ветер…

Итак, я владею двухкомнатной квартирой, которая с некоторых пор, слава Богу и реформам, имеет конкретную рыночную стоимость.

Еще владею я кирпичным гаражом в длинном ряду таких же гаражей и автомобилем, вполне годным для довольно длительной эксплуатации, но если его не эксплуатировать, то можно, как и квартиру, продать за существенную для нашей местности сумму.

Наконец, имеются еще кой-какие сбережения, на которые можно меня не только прилично похоронить, но и еще изрядно останется…

Словом, у меня есть что оставить наследникам. И они тем самым вправе рассчитывать на наследство, хотя применительно к нашей местности данное словцо все еще звучит несколько странно.

И уже давно существует мною собственноручно и в твердой памяти написанное завещание — не только заверенное должностным лицом, но и устно, если так можно выразиться, утвержденное наследниками. И, собственно, текст завещания мне Верка продиктовала под одобрительнее молчание Надьки. И Боже упаси, чтобы я был чем-то недоволен, наоборот, я сам настоял на том. А то они бы обе так и не решились до самого конца.

И, разумеется, нет в моем завещании ни слова про внучку, потому что на момент составления ее как бы не было. Но теперь-то она есть. А покоя, соответственно, нет…

Будь я более тверд духом и менее отягощен комплексами, как теперь принято называть совесть, мне было бы существенно легче. Хотя совсем легко в подобных ситуациях бывает, наверное, только бомжам и безродным миллиардерам.

Но я — отягощен и нетверд. Как-то моя жена покойная пеняла, мол, внуков порчу, мол, надо почаще говорить слово «нет». Наставляла меня жена самым банальным образом и в самых банальных выражениях. И я заорал в сердцах: «Черт подери, я так устроен! Покопайся в памяти — я когда-нибудь, кому-нибудь, кроме себя, говорил „нет“?!» И мы с ней вместе в тот момент с немалым изумлением обнаружили, что да, действительно, ни в одном существенном случае я не находил в себе силы категорически отказывать близким людям…