Адольф Мушг - Счастье Зуттера

Он опустил стекло дверцы и спросил, что случилось.

Пропустив мимо ушей его слова, она снова принялась массировать ступню и щиколотку, потом наконец подняла голову и недовольно вздохнула.

Она встала, взяла свой маленький рюкзак и, волоча его за собой, заковыляла к машине, но, казалось, заметила ее, только когда уперлась в нее носом.

— Подвернули ногу? — спросил Зуттер.

Она промолчала; он взглянул в ее хмурое лицо, которое можно было бы назвать красивым, если бы его черты хоть немного гармонировали друг с другом. Ее усталые, чуть раскосые синие глаза смотрели куда-то вдаль, казалось, она впервые видит эту местность: чистенькие на вид хлева, разбросанные там и сям по белесоватым полям, обрамленные лиственными лесами гряды гор, на вершинах которых уже появился первый снег. Потом взгляд девушки остановился на его руке, лежавшей на теплой кромке дверцы с опущенным стеклом. «Она вроде как не в себе, — подумал Зуттер, — взгляд какой-то отсутствующий. Наркоманка?»

— Куда ты едешь? — спросила она сдавленным, чуть хрипловатым голосом.

— В Сильс, — ответил он.

Рывком открыв дверцу, она опустилась рядом с ним на сиденье. Он едва успел отдернуть руку. Она механически накинула ремень безопасности, но дверцу не захлопнула.

— Дерьмо дела, — снова выругалась она. — Ты знаешь «Вальдхаус».

В ее голосе не было вопросительной интонации. Зуттер с удовольствием провел бы отпуск в «Вальдхаусе», но Руфь и слышать не хотела об измене пансионату старой Баццелль: «По мне, так нет ничего лучше Сильса и Серайны. Когда пансионата больше не будет, а ты снова получишь премию, можешь ехать в „Вальдхаус“».

— Я могу отвезти вас к врачу.

— Ты знаешь, где здесь можно найти врача?

— Да, год назад он давал заключение о смерти моей жены.

Ему было неприятно говорить ей это, но надо же было как-то встряхнуть девушку. Или она и впрямь не от мира сего? Она никак не прореагировала на его слова, а только вытянула губы трубочкой и просвистела какую-то сложную мелодию, причем абсолютно чисто, если Зуттера не подводил слух.

— Занимаетесь музыкой? — поинтересовался он.

— Играю на скрипке. Когда играешь, не до болтовни.

— С кем?

— С тетками в «Вальдхаусе». — Она перешла на диалект и говорила на нем с акцентом той местности, где родилась. — Сними свои темные очки, они такие противные.

— Мы едем на юг. Солнце слепит.

— Тогда поезжай.

— Только когда вы закроете дверцу.

Она и бровью не повела. Ему не хотелось тянуться к дверце над ее коленями, тем более выходить из машины, чтобы захлопнуть ее.

— Выйдите, пожалуйста. Прошу вас.

Она сидела, глядя прямо перед собой.

— Я спешу, и у меня нет никакого желания заигрывать с вами.

Она легонько прикрыла дверцу, словно боялась хлопнуть громче и разбить ее.

Со второй попытки дверца захлопнулась.

Открытый участок между Цуоцем и Мадулайном они проехали молча. Потом девушка сказала:

— У тебя опять появилась подружка. Брюнетка.

Зуттер оцепенел, ему показалось, будто кто-то потянул его за руку. Руль вывернулся вправо, и в этот момент мимо них пронесся спортивный автомобиль. Водитель покрутил пальцем у виска.

— Ты подрезал его, — сказала девушка, — он подумал, что ты никудышный старый хрыч. Поезжай медленнее, я тебе кое-что покажу.

Кончиками пальцев она сняла с брюк Зуттера волосок и поднесла к его носу:

— Твоя подружка.

— Шерсть кошки. У нас была черная кошка, она время от времени линяет.

— Ты говоришь, у вас была кошка. Но она же все еще у тебя.

— Нет, она в приюте для животных.

— Некому за ней присмотреть, когда ты уезжаешь?

— На время отпуска мы всегда отдавали ее в приют для животных.

— Она тебя не хотела отпускать, потому и оставила шерсть на брюках.

— Я забыл их почистить.

— За тебя это всегда делала жена.

— Извините, вы еще очень молоды, а я никудышный старый хрыч. Поэтому не расслышал, как вас зовут.

Эти слова она опять оставила без ответа.

— Недавно я была в Германии, ездила поездом, чтобы увидеть новые федеральные земли. Ехать пришлось четыре часа, в купе было еще четыре человека, которые молчали всю дорогу. Один из них все время поглядывал на меня, он думал, я этого не замечаю. Когда мы уже почти приехали, он протянул мне свою визитную карточку. «Министериальдиригент» такой-то. «Вы дирижируете министрами», — спросила я. «Неплохо бы подирижировать ими», — ответил он и покраснел. Всю дорогу молчал, а тут вдруг сказал: «Позвоните мне, если почувствуете себя в Берлине одинокой».

— Одинокой вы себя наверняка не чувствовали, — сказал Зуттер.

Немного помолчав, она спросила:

— А вы чем занимаетесь?

Он отметил про себя, что она обратилась к нему на «вы».

— Раньше я работал судебным репортером.

— Поэтому вы такой строгий.

— Строгий? — удивился он. Они ехали вдоль энгадинской деревни, мимо чистеньких, недавно заново побеленных домиков.

— Ты же хотел вышвырнуть меня из машины.

Он откашлялся и рассказал историю о том, как девушку используют в качестве приманки, а потом нападают на водителя.

Слушала ли она? Похоже, эта история ее ничуть не заинтересовала.

— Я вам о чем-то рассказываю, а вы молчите.

Она посмотрела на него.

— Я с удовольствием вас слушаю. Вы умеете рассказывать. Я знала одного, который тоже умел. Почтальона. Я за ним бегала. Он рассказывал о своем детстве, когда он ездил еще в открытом трамвае, а локомотивы были похожи на крокодилов. Его семья была единственной, не имевшей центрального отопления, каждый вечер, по вторникам, они сидели у радиоприемника и слушали детективную радиопьесу.

— А, помню, — сказал он. — Была тогда одна популярная радиопередача.

— Позже его арестовали, потому что он совращал маленьких девочек, — продолжала она. — Мне же он только рассказывал разные истории, — она хихикнула. — Что если бы мы при обгоне попали в аварию и оба погибли! Хотела бы я видеть заголовки газет.

— Тогда бы вы ничего больше не увидели. А что с вашей ногой?

— Ничего, просто я слишком долго шла. Шла и шла. Целый час бежала. Давно не тренировалась. У нас все целыми днями торчат в спортзале.

— Где это — у нас?

— В интернате. В интернате для спортсменов. Сноубординг круглый год, летом на глетчере.

— Вы еще и музицируете.

— С этим я кончаю. Пусть они знают.

— Меня зовут Эмиль Зуттер. А вас?

— Виола, — ответила она. — Дезиньори. Эта фамилия часто встречается в среде людей искусства.

— И с такой фамилией вы хотите бросить музыку?

Она помолчала. Потом вдруг произнесла:

— Если спишь со знаменитой женщиной, это приносит удачу.

— Что вы сказали?

— Вы часто видите сны?

Он задумался. Хороший вопрос. Нет, сны он видит редко или они не запоминаются, так как он никому их не рассказывает. Так было и при жизни Руфи. Они никогда не рассказывали друг другу свои сны, зато у них были сказки.