Борис Евсеев - Пламенеющий воздух

— Вы прямо антиклерикал какой-то. Бросьте, Трифон Петрович, клепать на религии! Не вы ли третьего дня бочком в храм пробиралась? Сам видел.

— Да, я ходил туда. Но еще раз перебьете — язык присушу! Только и сможете мычать, как Пенкрашка… Продолжаю. Настало время всю нашу науку — именно науку, а не религии, — поставить с головы на ноги. И признать: кроме воздуха, огня, воды и земли — есть кое-что еще. Признать наличие пятой субстанции, то есть признать существование мирового эфира! Осознанный как вселенское явление эфир нужно тщательно исследовать и утвердиться в главном — в том, что давным-давно сформулировал Декарт: «В мире нет ничего, кроме вихрей эфира!».

— Даже и нас с вами?

— Без сомнения. В философском отношении нас с вами, конечно, тоже нет. Есть масса из костей, кала, воды, мочи. Но кто возьмется утверждать, что эти кости — моя или ваша сущность? Мы — телесная видимость.

— Тогда, получается, и Бога нет! Мы ведь по Его образу и подобию созданы. Бога нет, а кругом одна только косная материя: струи, мруи, мигалки дэпээсовские… К этому ваш дурацкий Декарт клонил? Сам я поклоны в церкви каждый день не кладу. Но такая постановка вопроса… У меня — мозг, у меня — душа! В общем, я, кажется, начинаю понимать профессоров из Института Иоффе…

— Ничего вы пока не поняли. И душу вашу никто у вас отбирать не собирается. Помалкивайте лучше!

Слышится хруст. Усынин затравленно озирается.

— Формулировку Декарта мы обязаны понять по-новому. Мы не призраки, но и не грубая бездушная материя, как утверждали ученые-материалисты. Мы — посредине. Мы — промежуток между Богом и косностью скал. А эфир — посредник между Богом и человеками. Но вернемся назад…

— Валяйте. Мобилка стерпит, я тоже…

— Так вот… Нас не то чтобы совсем нет. Мы — есть. Но мы — не то, что думали о себе раньше! И Бог, Он, конечно, есть! Но и Он не совсем такой… Вернее, в своих действиях — совсем не такой, каким Его рисуют наши простонародные или элитарно-изысканные религии. И уж совсем не такой, каким Его рисует здравый смысл, этот главный враг открытий в науке, философии, в любом творчестве! Сообразуясь со здравым смыслом, вам надо сейчас послать меня на три буквы и бежать через лес к Ниточке…

Трифон на секунду умолкает.

Приезжий на пне тихо ерзает, приподымается, но, кряхтя, усаживается обратно.

— Ага, зацепило, — Трифон радостно потирает руки. — Да вы и дороги без меня не найдете!

Лицо Трифоново светлеет, и он, переходя на шепот, заговорщицки сообщает:

— Что там Декарт! Слушайте, что я вам скажу. Мы сейчас у края пропасти. И в то же время — у подножия сияющих вершин. Кинуться нам в пропасть или начать карабкаться на вершины? Вот что надо понять. Вы вот, к примеру, — сразу глянули вниз. Я заметил! — Голос Трифона от радости начинает позванивать. — Это веками повторяемое, ставшее инерционным желание. Давным-давно доказано: первейшее желание человека — убить другого и, одурманившись кровью, ринуться в пропасть, в ад, на тот свет, под землю! И там окостенеть. А вы… вы на вершины гляньте!

Вскочив на ноги, Трифон задирает бородатую голову вверх.

Вставая, пытается задрать голову и москвич. Но как-то неудачно у него выходит. То ли голова кружится, то ли давление падает, а только он тут же рядом с пнем на землю и опускается…

Лес улетал. Вокруг царил эфир. Густо журчали небыстрые, осенние, вставшие вертикально потоки вод.

Внизу через пустошь шли к лесу какие-то люди. Их было плохо видно.

Под ногами слабо видимой, но, судя по звуку, плотной толпы хрустел сушняк. Лес и примыкавшая к нему лысая пустошь, вместе с почвой и подростом, с зеленцой хвои и сохлым бурьяном — поднимались выше, выше… А люди, те оставались на земле: ободранной, пустопорожней.

Как такая земная пустота могла образоваться — было неясно.

Но было именно так…

И тут один из вихрей эфира, летевший к Земле из далекого созвездия Льва и огибавший ее с севера, подхватил лежавшее на траве бесчувственное тело.

Тело — с разбросанными в стороны руками и подтянутыми к животу коленками — два-три раза крутанувшись винтом, стало подниматься над землей.

Как двулопастное кленовое соплодие, отвечая каждому прикосновению эфирного ветра, то медленней, то быстрей закружилось тело в пространстве! В полете кленового соплодия была неуклюжесть и угловатость. Чувствовалось и торможение.

Вдруг что-то с телом в полете стряслось. Словно ударившись о невидимую стену, отпрянуло оно в сторону, навесу застыло…

И сразу стало снижаться. Его — тело — опять потянуло вниз, к лиственной подстилке, в жухлую траву: чтобы за зиму сладко сгнить в ней, не чувствовать больше боли и жжения окружающего мира, перестать ощущать собственные порезы, опухоли!

Люди, идущие через пустошь (тоже бесплотные, но с земли почему-то не взлетающие), стали жадно тянуться к двулопастному соплодию: кто одной, а кто сразу двумя руками.

Однако новый, внезапно подоспевший вихрь непривычно духмяного, тепло-холодного ветра вмиг подбросил кленовое тело выше, поволок его к верхушкам сосен стремительней!

Бурлящая нежность инобытия, враз отстранившая все наружное: людские толпы, постройки и котлованы, ямы и мосты, избушки и троны, анфилады, мавзолеи, деревни, околицы, пристани, скутера, причалы, наполовину вбитые в дно Волги и брошенные сваи, — бурлящая нежность инобытия обернула кленовое тело.

Оно сделалось почти безвесным, полупрозрачным. Но форму свою и свое предназначение — оберегать душу, спинной мозг и верхнее, чисто звериное чутье — сохранило…

Внезапно страшная дрожь прошла по прозрачному телу: над вихрем эфира есть что-то еще! Именно туда, крутясь малым бесшумным пропеллером, кленовый плод упорхнуть и тянуло.

Однако выше твердо обозначилась преграда. И назад возвратиться было трудно.

Неожиданно кленовый плод верчение свое прекратил, короткими рывками пошел вниз, плоско лег, а потом и вжался в распростертое человеческое тело: раскинувшее руки, коленки подтянувшее к животу…

Внезапно все кончилось.

Рядом с упавшим хлопотал Трифон.

— …что за день сегодня такой канительный? Сначала Пенкрата оторвало… Теперь вы наземь шлепнулись. Хорошо, в лесу подстилка мягкая. Держите таблетку. Под язык ее, под язык! Мобилка не отключилась? — тараторил как-то слишком восторженно обычно мрачноватый Трифон.

Приезжий ошалело помотал головой: он взлетал? Или таким странным образом кружилась голова?

Кое-как взгромоздясь на пень, москвич проверил мобилку: запись продолжалась.

— Ну и ладушки, — Трифон тоже уселся на место, — полежали на земле — и дальше, дальше!

Внезапно на краю поляны затрещал кустарником лось. Живой, крупный. От боков его шел едва заметный пар.