Борис Евсеев - Пламенеющий воздух

Тут же стало ясно: не лось — без рогов — лосиха. За лосихой почти впритирку — сперва его видно не было — брел, спотыкаясь, слабоногий лосенок. У лосенка на лбу — не прямо, а сбоку — светилось молочное, с неровными краями, пятно.

Лосиха с лосенком тяжело дышали. Они сразу заметили людей и в нерешительности остановились. Вдруг лосиха фыркнула и резко повернула в сторону. Лосенок — за ней.

— Вот и мы так, — Трифон развеселился сильней, — нюхнули настоящего эфиру и в лес, в кусты!

— А тогда зачем нам сигать в кусты? Вернемся, а? И вы, Трифон Петрович, к работе возвращайтесь. Глядишь, все наладится. Может, Москва в дело вмешается, оценит, поможет…

Двинулись дальше. Трифон долго молчал и так сильно углубился в лес, что приезжий забеспокоился.

— Да вы не бойтесь. Я не Сусанин, вы не поляк! А только надо нам еще в одном местечке побывать. От него пять минут до Волги. Там другая моторка, моя собственная.

— Скоро холода, Волга замерзнет. Как туда-сюда мотаться станем?

— Ну вы-то зимой чаи в конторе гонять будете. Если, конечно, к себе в Москву не свалите.

— А вы как же?

— Я… Да что мы все о нас с вами? Я ведь так и не успел сказать главного.

— Достали вы с этим главным. И так голова кругом идет.

— Достал и буду доставать! Поэтому повторяю: выход у человеческого сообщества только один — стать эфиром!

Приезжий на секунду остановился.

— Да, так! Стать мыслящим, телесным, — но вместе с тем и воздушным, легчайшим, не имеющим привязки к одной только матушке-России или к одной только Земле — эфиром!

— Вон оно как…

— Вы не поняли. И Земля, и Россия — они, конечно, останутся. Так же, как останется та или иная форма тела. Ее, кстати, можно будет менять. Не то чтобы совсем по своему усмотрению… Но, думаю, менять будет позволено! Причем по ходу жизни, а не как у этих… Ну, которые голым темечком в бубен стукают и все время перевоплощений ждут… И во всем этом — никакой фантастики! Просто забота о будущем. Земля перенаселена. Тела наши в старости нам тягостны. Вокруг слишком много зла, гнусностей, предательств. А тут — раз! Все стало легким, эфирным! Очистилось и умягчилось. Зло вместе с телом — отпало!

— Ну вы, Трифон Петрович, даете…

— Да, да! Мировое зло приходит через тело! Тело не нужно уничтожать, как раньше — помните? — монахи уничтожали плоть… Или индуисты: практикой иссушения тела — тапас это у них называется — доводили себя до полного почти исчезновения… Все это лишнее! Тело просто следует сделать эфирным! Слить его в одно целое с мировым эфиром и околоземными эфиропотоками! Вот тогда-то и можно будет сказать: старый мир ловил меня, но не поймал! Вот тогда — и потухшее солнце не страшно.

— Не могу представить, какой-то бред…

— А вы представьте. У меня на службе вы это обязаны себе представлять! Ну же! Смотрите: тело мое и ваше — коростой, бинтами кровавыми отслоилось! Предательства за спиной остались. Душе нашей с эфирным телом в тысячу раз легче стало! Умаялась ведь душа с телом капризным! И то ему подай, и это: пороков побольше, ощущений покруче! Адреналина — лоханками в сердце! Бульбочек алкоголя — дикой россыпью на язык!..

Приезжий москвич на минуту прикрыл веки. Только что прервавшийся полет кленового соплодия снова представился ему в подробностях.

— Ладно, валяйте дальше, рассказывайте, — улыбнулся он внезапно…

Засмеялся и Трифон:

— Значит, представили? Так вот. В эфирном состоянии все злобноватые желания тела, все, что мешает стремительному полету и чистому познанию, — отпадет. Государства! Великие китайские стены! Крепости! Колючая проволока! Границы с квартирными переборками — все растворится в эфире…

— А вот здесь точно — дурью повеяло!

— Дурь — не моя епархия. А то, что рассказал, — не теория, а предзнание и предслышание. Вы меня сбили… Я про что говорил?

— Про то, что государств и квартирных переборок не надо.

— Ага. Правильно. Все будет прозрачно, но где надо, будет слегка и прикрыто!

— Что вы, ей-богу, как Путин с Медведевым: прозрачно — открыто, открыто — прозрачно…

— Все именно так и будет, и сущность человека при этом не пострадает. Зато избавимся от лазаретов и травматологов, и всякие психологические бодрилки, ну хотя б ваши негритянские книжки, не нужны станут…

— Про книжки уже доложили?

— Как без доклада! Мы своих работников лелеем, мы их самих, а также книжки, ими написанные, но не ими подписанные, изучаем.

— Как млекопитающих?

— Вы дальше слушайте. Гнусное и грубо-телесное из нашей жизни уйдет, и сразу все поменяется. Мысли и заботы другими станут. Потому как — ни дистрофии, ни старости! Ни любви несчастной, ни шекспировских драм! А любовь в эфире, — Трифон зажмурился, — она другой будет: юной, лучезарной, без потуг, без надсады. Скажу даже: без тяжести половых рождений эта любовь будет происходить! Все кто желателен — я имею в виду новых эфирных людей, homo aеtherons — все ваши и мои потомки из мысли рождаться станут! В крайнем разе — из кусочка эфирной плоти. Помните Еву из ребра? Вот какие рождения к нам возвратятся. И не надо будет трансвеститом становиться, не надо будет о противоположном поле тужить-горевать!

— А я хочу! Я буду тосковать о женщинах!

Трифон вздохнул, как вздыхают о чем-то далеком: неглубоко, спокойно, с печальным призвуком счастья.

— Повезло вам с ориентацией… А я, признаюсь, хотел когда-то пол сменить. Так допекло мужиком быть. Но это ого-го когда было! Ветер эфирный от этой гадости в сторону отволок… И полетела моя трансвестиция кувырком в мусорное ведро! Ладно, хватит об этом.

— Нет, почему же. Про это как раз надо! А не хотите вы — я расскажу. У меня в Москве знакомый есть: срано-поганый, знаете ли, такой писателишко. Рогволд Кобылятьев. По прозвищу — Сивкин-Буркин. Я его Рогволденком зову. И вот что я про него перед отъездом узнал. Это как раз про любовь. Так вот: странной любовью он отечественных дам-детективщиц вдруг полюбил! Полюбил и смертельно им завидует. Жена его по секрету мне и шепнула: так завидует — пол решился сменить!

— Да ну!

— Вот вам и ну. Сказал жене: «Я, конечно, запросто могу вообразить себя женщиной. Мне это — плюнуть и растереть. Но воображать себя такими страшилищами, как эти распиленные пополам, а потом неправильно собранные — карликовый бюст и широченный таз, широченный бюст и ужатый тазок — но воображать себя Дарьей Устецовой и Марьей Допустимовой — сил моих нету. Поэтому — стану красавицей Рогволдиадой! И попробуй, дура, сказать, что это не круто».

Жена, понятное дело, в плач: ей-то самой как при такой смене полов быть? А Рогволденок: все, мол, предусмотрено — у нас с тобой женская любовь будет, и даже слаще, чем теперь!

— Ладно вам врать, — Трифон опять засмеялся, — ладно посыпать рану перцем… Но вообще-то хорошо, что посыпали! И мысль мою ваша историйка стопудово подтверждает… Раз уж не из-за любви, а из-за славы на такое антибожеское дело идут, значит, без эфирного состояния тел никак не обойтись… Но мне бы закончить, а?