Юрий Хвалев - Кузнечик сын кузнеца (рассказы)

От полученных обид пассажира штормило. Под хихиканье подруг он кое-как добрался до выхода, всё ещё надеясь сохранить хорошую мину в плохой игре. Но взглянув на лукавую физиономию троллейбусника, пассажир понял, что окончательно проиграл. Возможно, чтобы как-то сохранить свой пошатнувшийся имидж, пассажир, перед тем как выйти, нагнулся к уху троллейбусника.

От услышанных слов троллейбусника передёрнуло. Он недовольно сплюнул, словно слова, которые ему напоследок сказал пассажир, были насквозь пропитаны ядом гремучей змеи.

- Меня зовут Виктор Иванович, - спрыгивая с подножки, сказал пассажир. – Запомните на всякий случай.

Переходя с резкого рывка на плавный троллейбус начал разгоняться.

- Стойте! – закричала Ева. – Савва в кафе остался.

- Какой Савва? – спросил троллейбусник.

- Сын.

- Да куда он денется. – Успокоила Нинель. – Позвони своему бывшему, пусть заберёт. Тем белее сегодня суббота день любящих отцов.

- Точно, точно… - добавила Нинель. – Он так редко его видит.

Ева, позвонив, услышала в трубке радость бывшего мужа, так как он находился в двух шагах от кафе. Стела, копаясь в косметичке, искала губную помаду, чтобы восстановить привлекательность губ. Нинель, о чём-то мечтая, смотрела в окно.

Троллейбусник, проезжая мимо остановок, лишь монотонно объявлял их названия, которые не отличались оригинальностью, некоторым улицам вернули прежние названия. Так «Мирная» недавно снова стала «Военкоматская». Её-то троллейбусник произнёс с усилением, повернув ручку громкоговорителя до упора. Затем он плавно остановил машину.

- Почему остановились? – крикнула Нинель. – Поехали!

- А вы не догадываетесь? – спросил троллейбусник.

- Я приказываю вам ехать. – На щёках Нинель выступил румянец. – Ну, пожалуйста.

- Действительно объяснитесь. – Потребовала Ева. – Почему остановились?

- Среди вас есть мужчина, который всяческими способами отказывается выполнять священный долг. – Троллейбусник говорил с высоко поднятой головой. – То есть не хочет служить в нашей доблестной армии. Это очень плохо.

- Что он такое говорит?! – вскрикнула Стела.

- Этого не может быть?! – воскликнула Ева.

- Девочки, он спятил!! – кричала Нинель.

Остановка троллейбуса и специальное здание с табличкой «Военкомат» находились в шаговой доступности. Когда из этого здания вышли два крепких мужчины в форме, троллейбусник, предвкушая красивую концовку, с трением потёр ладони. Чтобы впустить конвой ему осталось всего лишь открыть переднюю дверь.

- Девочки, не отдавайте меня!! – ревела Нинель.

- Так ты мужчина?!! – возопила Стела.

- Я…

- Говори! – приказала Ева.

- Я ещё мальчик, – сказал Нинель. – Ева, я люблю тебя! Я переоделся, чтобы быть всегда с тобой рядом.

- Трансвестит несчастный. – Ева достала мобильный телефон и позвонила.

Офицеры проникли в троллейбус. У них как у ищеек горели глаза.

Ева протянула им мобильный телефон и как самая доброжелательная феминистка сказала:

- Мужчины, не торопитесь, с вами очень хочет поговорить генерал лейтенант…

-1-

Невысокий юноша, пожалуй, учащийся школы, (взрослые таких обзывают «мелкими») одетый в красную куртку-толстовку «burn», которая скрывала тонкое тело, ни с того ни с сего пнул левую дверь двухподъездного жилья. Надо сказать, что правую дверь в целях безопасности крест-накрест давно забили досками.

Весной деревянный дом всегда походил на мёртвую рыбу, так как стоял без движения по щиколотку в воде. Стоял и достоялся. Рыба всегда гниёт с головы, поэтому, когда разложилась лестница, никто особо не возмущался.

Ударившись обо что-то мягкое, дверь без звука отскочила в размер узкого проёма. В этом действие не было какой-то особой злобы, тем более показного хулиганства, скорее этот поступок можно объяснить переходным возрастом, когда в хрупком мальчике вовсю бушует мужской гормон. Есть повод влюбиться. Впрочем, о влюблённости он в данную минуту, естественно, не думал.

Евстафий (так звали юношу) протиснулся в щель и краем глаза увидел в углу распластанного соседа, который от удара по мягкому месту не мычал и не телился, а только сонно высвистывал характ е рные запахи дешёвого алкоголя.

- На тебе, сука!

Евстафий, опять же без явной злобы (поверьте на слово), пнул пьяного соседа. В юноше, безусловно, глубоко засела скрытая неприязнь к этому «дядя Васе» (так называла его мама), который частенько к ним захаживал попить чайку. Евстафий чай не любил, возможно, поэтому дядя Вася всегда нагружал его мелочью и просьбой купить всем мороженного.

После возвращения Евстафий долго смотрел на мать, пытаясь понять причину видимых изменений, потому что женщина вся светилась изнутри, будто переносная мини-электростанция. Но запал быстро исчезал, и мама становилась прежней: задумчивой и грустной, как осенний дождь.

Евстафий догадывался, что виновником маминых превращений: как хороших, так и плохих, - этот грубоватый, приходящий шофёр дядя Вася. Но почему он не может по-хорошему зарядить её надолго Евстафий до определённого времени понять не мог.

Всё произошло случайно. Дядя Вася в очередной раз нагрянул в гости, а Евстафия, естественно, в очередной раз сопроводили за мороженым, но он, забыв губную гармошку, которую понемногу осваивал, вернулся.

Войдя в комнату, Евстафий увидел трясущуюся маму, которая упёршись руками в гардероб, силилась его передвинуть. Причём она так разгорячилась, что была вся в мыле и без одежды. А дядя Вася толкался сзади, так, что при каждом толчке мама скулила, как голодная бродячая дворняжка.

Евстафий с жалостью смотрел на маму. Увидев сына, мать вымаливала прощение.

- Блядь! – крикнул Евстафий и побежал на улицу.

-2-

Солнце, зацепившись за верхушки мохнатых ёлок, словно специально замедлило падение, чтобы горизонт, до конца пропитавшись этим малиновым джемом, растянулся как можно дальше и захватил убегающие облака, которые походили на сливочное мороженое.

Евстафий поражённый этой малиновой красотой ходил вокруг дома и думал о красном цвете, который его ко многому обязывал, потому что это цвет борьбы за справедливость и равенство. Стоит его разрезать на мелкие части и привязать к флагштоку, как тысячи обездоленных, таких же, как и он, встанут во весь рост и пойдут грозными рядами делать добро.

Стоя на лестничной площадке, Евстафий размышлял, куда идти. Прямо домой или войти в прихожую и ждать, пока мама его простит. Он стоял перед дверью, которую облепили, словно стая навозных жуков кнопки звонков. У каждого звонка был свой неповторимый голос. И если нажать, то придёт тот сосед, который этот голос знал наизусть. Верхний звонок, голосистый, принадлежал шофёру дяде Васе. Евстафий обернулся и посмотрел вниз, в надежде, что сосед по-прежнему там, но его там давно не было. Следующий звонок, колокольчик, принадлежал соседке Вере, некрасивой и полной студентке-заочнице, которая подрабатывала официанткой в ресторане, по утверждению соседей: работала «по вызову». Чуть ниже ещё один звонок, тихоня, который тянулся к бабушке Любе. Она так увлеклась спиритизмом, добиваясь присутствия в своих хоромах Наполеона, что все давно считали её ненормальной. Нижний звонок для Евстафия был как старый знакомый, которого он называл «соловей-разбойник». Звенел трелью вызывающе громко; пока долетал до их маленькой комнаты, быстро стихал, как длиннохвостая птичка колибри.